— Резали-то — больно, небось? — спрашивали тетки, приезжавшие в церковь.
— Противно было кишку глотать, такую, с фонариком. А резали… Я же спал! — улыбаясь, объяснял Николай.
— Мог и не проснуться.
— Мог, наверное.
— А что за кишку ты помянул?
— Научную. Я ее глотаю, а они через нее внутренности разглядывают, фотографируют.
— Город — понятное дело. Хорошо, что угодил сюда.
— Да, удачно, — согласился Николай.
— Работать разрешили?
— Да пока отдохну, а потом, говорят, на легкие работы.
— Кто?
— Ну, врачи говорят…
Попутчики на минуту примолкли.
— Да-а, — протянул Егор Забелин, — тогда, считай, что влип. Врачи тут, а в Богдановке — Подтелков…
Николай был рад, что вырвался наконец, едет домой, а на него стали смотреть так, словно узнали про него что-то нехорошее.
— Кизяк поделали? — спросил он, повернувшись к соседу.
— Давно, — отозвался Урюпин, как всегда при разговоре глядя в сторону. — Наш десяток первым и поделал. Кизяк можно давно в пятки слаживать.
— Моя ничего… угостила?
— Угостила.
«Угостила она, как же», — подозрительно подумал Николай, почувствовав, что радость его утихает.
— Тимк, а трактор мой ходит? — спросил он первое, что теперь взбрело в голову.
— Ходит, к нему же и «крокодила» цепляли.
«Крокодилом» называли шнековый смеситель, которым теперь делали кизяк. Николай не понял, при чем тут его трактор, но переспрашивать не стал. Вообще расхотелось ему разговаривать. Тетки еще донимали его, но он отвечал вяло, и они отстали.
За окном автобуса тянулась однообразно пыльная обочина шоссе, выгоревшие бугры виднелись вдали, бледная зелень покрывала поля. «Июнь, а уже нет ничего», — равнодушно подумал Николай. Он пытался представить себе жену, сына Витьку, но они ускользали, таились, как забытые родственники, где-то за гранью близкой памяти.
Николай взглянул на Урюпина, собираясь спросить про своих, но тот, уронив лобастую голову на грудь, спал. От толчков туловище его колыхалось, а кепка елозила по самой макушке. Николай и сам закрыл глаза, открывая их только, когда автобус останавливался, чтобы выпустить пассажиров.
А в Богдановку автобус не зашел.
— Дядь, довези хоть до середки, видишь, какое у нас село агромадное, — стали упрашивать тетки.
— Позавчера довез, — не повышая голоса, отозвался водитель, — потом две камеры вулканизировал.
— А че ж наши ездиют, не прокалывают?
— Места знают… Выгружайтесь!
— С автостанциями да с контролем скушно им работать становится, — громко заметил Егор Забелин. — Нету навара!
Водитель мыкнул что-то, но связываться не стал.
Николаю и Урюпину идти предстояло дальше всех. Урюпин тащил брезентовый мешок с банками краски, а у Николая занимала руку эта авоська, на которую он сам старался не обращать внимания.
— Как тебе платить-то будут? — спросил Урюпин.
— Как всегда, — рассеянно ответил Николай.
— Откудова…
Вдруг около дома Ивана Чирикова Николай увидел свой трактор и невольно шагнул к нему. Урюпин сбросил поклажу под ноги. Взгляд у Николая стал словно острее. Он увидел почти наполовину вылезший из гусеницы, съеденный траками палец, заметил неряшливые, пропылившиеся подтеки от горловины бака, а на двигатель лучше было совсем не смотреть… «Он, наверное, и гудит-то теперь по-другому», — подумал Николай, возвращаясь на дорогу. За трактором, в полыни, лежала покрывшаяся ржавчиной бульдозерная лопата, хотя сейчас самая работа для нее. После посевной, до зяби, и в зиму Николай навешивал эту лопату и определялся как бы на постоянную работу. В мае чистил силосные траншеи, загоны и капитальные помещения на ферме от навоза, держал прицел и на строителей-сезонников, с которыми проработал уже три лета. «Дикую» бригаду в Богдановку привозил армянин Сурик, и дружбой с ним Николай даже маленько гордился. Платили ему неплохо…
— Попрощайся теперь с трактором, — сказал Урюпин.
— Да вот, — смущенно пробормотал Николай.
От конторы их окликнули, приглашая на перекур, но Урюпин равнодушно прошагал мимо, а Николай не захотел отстать от соседа. Теперь и их палисадники было видно.
Возле колонки Урюпин остановился, сбросил мешок и попросил Николая нажать на рычаг. Подождав, пока сойдет вода, нагревшаяся в стояке, сосед расправил на плечах рубаху и подставил потную шею под тугую струю.
— У-ух-ха-ра-шо!
— Ну, и буйвол ты, Тимоха! — не удержался Николай.