А может быть, Володя имел в виду ковыльный пологий склон, обрезанный оврагом? Если академик этот Паласов и правда бывал у нас раньше, то, пожалуй, ковыли вспомнил бы, только они и остались не тронутыми плугом во всей десятиверстной округе, а может быть, и дальше. Или богодаровский лесок, затуманенный, еще и не оперившийся… За леском, между прочим, еще один поселочек был, Удельным его называли. Переехал Удельный в Волостновку, Богодаровка — в Лопуховку, а жители их — по белому свету, по свежему снегу…
— Иван Михалыч, — сказал Петя Гавриков, — а скажи, хорошо было в Богодаровке жить!
— Это не по адресу, — усмехнулся Иван Михайлович. — Это ты у Карпе́ича спрашивай, он там до последнего существовал.
— А ты?
— А я лопуховский, — засмеялся Иван Михайлович. — Вы че ж, думаете, раз пожилой, значит, богодаровский? Чудаки…
— Молодых богодаровских нету, — пробормотал Петя.
И это верно. Даже тому, кто в Лопуховке осел молодым, давно за сорок.
— А места тут… хорошие были места, — серьезно сказал Иван Михайлович. — Сколько лесу… Думаете, богодаровский один тут маячил? Куда-а! Мы пацанами были, когда всю урему, километров на двадцать вдоль по Говорухе, на пенек посадили. Жутко было глядеть. А поднялся только чернотал кое-где, да ветляк на старице…
— Че ж тут советской власти, что ли, не было?
— Война была, — помолчав, ответил Иван Михайлович.
— У вас как чуть что, так сразу: война, — начал было Микуля, но Иван Михалыч осадил его одним только взглядом.
— Не одна война, конечно, виновата, — сказал все же Иван Михайлович. — Целину лопуховскую потом уж пахали. На моей только памяти раз десять землеустройство переделывали. А припашки? Ты разве не пахал клинья? — Иван Михалыч поглядел на Микулю.
— Где говорили, там и пахал…
— Вот мы и делали всю жизнь, что́ говорили, — Иван Михайлович отмахнулся от какой-то своей думки, как от назойливой мухи.
— А как пасут у нас, — вставил учетчик. — Скотобой сплошной, ток, а когда-то трава была конному по грудь… Суданку, люцерну собираемся на поливных сеять, а раньше тут, может быть, чий рос трехметровый!
— Ага, и академик за сайгаками гонялся, — напомнил Микуля, стараясь не глядеть на Ивана Михайловича.
— Да он тут тарпанов видел, — обиделся Володя.
— Тарпаны, тарбаганы, — проворчал Павлик Гавриков. — Пошли глянем, че там с двигуном.
К нему присоединились братан Петя с Микулей, а мы еще постояли на урезе шихана. Далеко было бы видно, если бы не дымка, мешавшая и солнышку сушить пашню, мостить дороги.
— Я тогда говорил ведь: подрастут наши пацанята, оглядятся и не поверят нам, что может на лопуховских землях что-то другое быть, побогаче, позеленей… природа, одним словом…
Откуда тогда на нас этот разговор налетел? До того ли? Софроныч говорит, здоровому коллективу до всего дело есть, но ему положено, как бригадиру, время от времени и туману напускать.
Потом все обступили трактор.
— Щас, щас, щас, — частил Коля Дядин, перехватывая из руки в руку ключики. — Патрубок на топливном…
Софроныч молча смотрел за ним, молчали и мы. Коля торопился, ронял ключики за гусеницу.
— А куда мы торопимся? — спросил Петя Гавриков.
Действительно…
— Нельзя, мужики, обещали быть, — сказал бригадир. — У Чилигина расчет на нас.
— Да пошел он со своим расчетом! — загалдела в основном молодежь.
— Ему для галочки, а ты тут…
— Пастухов и без нас выберут.
— Че их выбирать? Давно известные: Цыганков и Лукошкин Петя.
— А кто-нибудь знает судью-то этого?
— А ты не знаешь! Черномырдин — он всегда судьей был. Мордасовский…
— Пусть его мордасовские и выбирают. Мы-то при чем? Был он у нас?
— Да был зимой на свиноферме, — сказал Софроныч. — Лекцию читал.
— Вот пускай его свинари и поддерживают!
— Морковиху пусть позовут да эту… Аксютку!
— О! Аксютке он сотняжку припаял, эта его до смерти не забудет!
— А как Федю с бабой разводил!..
Короче, знакомцев у Черномырдина набиралось и в Лопуховке порядочно, но, пока оживляли трактор, склонились все же ехать назад, на стан — готовиться к севу.
— Непорядок, мужики, — осаживал нас бригадир, но потом, глянув на часы, и сам махнул рукой.
А поломку нашел Микуля. Живо оттер Колю в сторонку, повозился минут десять, и после этого трактор завелся.