Любопытное письмо из Лопуховки.
Сегодня узнал, что существует протокол лопуховского собрания. Второй экземпляр у Кадилина в орготделе.
Читал протокол. В целом все сходится с письмом. Прокатили лопуховцы Черномырдина, хотя и не ясно, за что. «Значит, можно готовить к печати?» — спрашиваю. Кадилин: «Будем уточнять. Сегодня должны другое доверенное лицо избрать. Володину заочно выдвинули, «лишь бы не я»… Поддержание в дорстрое пойдет. Дадите оттуда информацию — и хватит». — «Но ведь автор ответа ждет, нашей реакции»… — «А кто автор?» — «Да вот же, из протокола ясно…» Сошлись на том, что в среду у него будут Уточкин, Ревунков и Чилигин. Могу присутствовать.
Выясняли часа два.
Кадилин (Уточкину): Ты понимаешь, что ушами вы там прохлопали? Надо же, милый мой, владеть обстановкой.
Уточкин: Как еще владеть? Проголосовали не поддерживать, значит, не поддерживают…
Кадилин: Не поддерживаете, значит, свою кандидатуру предлагайте! Ты мог так сказать?
Уточкин: Не было таких указаний.
Кадилин: Как это не было? Вот еще новость! Ты что, закона о выборах не знаешь?
Уточкин: Вы моего шефа спрашивайте, он ясно сказал…
Кадилин: Ничего Быков не говорил! А это не протокол, это филькина грамота!
Я сказал, что предлагали Маечкина.
Кадилин (Уточкину): Было?
Уточкин: Ничего там не было. С мест кричали.
Кадилин: Так надо было заострить внимание — и все! А зачем после голосования людей дергали?
Уточкин: Никто их не дергал.
Кадилин: Как же не дергал, если даже по протоколу видно, что вытягивали вы объяснения. Вы с этими шутками кончайте! Подзалетишь с вами…
Чилигин все сокрушался, что не смог настоящую аудиторию сколотить из-за «этого сева». «Прошло бы на высшем уровне, Валентин Константинович! А так, конечно… Из пятой бригады только народ был, а эти — надстройка, пенсионеры, обиженные»… Ревунков сразу сказал, что в день собрания отсутствовал, о самом собрании ничего заранее не слышал… вернее, слышал, но передоверился Чилигину, как человеку вообще опытному в этих делах.
К концу разговора Уточкин никого и ничего не слушал. Кричал, что он один выборами занимается, тыщу страниц протоколов глупых прочитал, уши у него болят от телефона… В общем, сплошной стриптиз.
Снова спросил Кадилина: даем в газету? Скажем, под заголовком «Забуксовало собрание»… Нет! «С этой демократией пока одни только недоразумения»!
Щедрин: «Ибо у жизни, снабженной двойным дном, и литература не может быть иная, как тоже с двойным дном. Газеты, например, положительно могут измучить».
Сегодня написал информашку о том, что рабочие и итээровцы дорстроя поддержали кандидатуру Черномырдина в народные судьи. На собрании, одним словом, присутствовал товарищ Кадилин Валентин Константинович.
На восьмом году своего хозяйничанья в Лопуховке Николай Степанович Гончарук понял, что не уважает начальство. Даже так вот: никогда не уважал. Откуда, с чего взбрело это в лысую его голову, определенно сказать трудно. Может быть, просто время такое настигло председателя: пятый десяток его к концу… Но, как бы там ни было, прежнюю свою клиентуру, старинных мордасовских собутыльников, а может быть, их-то и в первую очередь, видеть он не желает и уже редко когда улыбнется им, а то все ухмылка, усмешка — черт те что на лице у него ежится. Вдобавок томила председателя и старая неприязнь к подчиненным, к непосредственным даже исполнителям его воли в виде распоряжений, и с весны с самой желчь напитала Гончарука: ходил он весь желтый, страшный, почти зеленый.
«Как мне все это остоелозило», — невоздержанно говорили воспаленные, провалившиеся глаза председателя.
Доверять теперь Гончаруку многим казалось делом опасным, непредсказуемым, а сам он, наоборот, беспомощным, потому что какую же силу слова и мудрость поступка ждать от уморившегося, а отчасти и в натуре больного человека?
Напрямую с Гончаруком теперь говорил разве что один Филипп Филиппович, лопуховский премудрый Фе-Фе.
«Упускаешь, Степанович, вожжи», — сигнализировал экономист.
«Даже? — ехидно переспрашивал Гончарук. — Ну, тогда подбирай ты их, деловой…»
Перетыкнувшись, старые приятели начинали разговаривать несколько по-человечески.