Недавно мне попалась на глаза книга Эрика Лундквиста, шведского путешественника, проведшего два десятка лет в джунглях Новой Гвинеи, «Дикари живут на Западе». В ней есть фрагмент, посвященный событиям начала сороковых годов XX века. Однажды автор рассказал носильщикам из племени каннибалов о том, что далеко на западе идет большая война, гибнет множество людей. Аборигены хитро переглянулись, но промолчали. Лундквист поинтересовался, чем вызвана такая, с его точки зрения странная, реакция? Немного смутившись, простодушные людоеды признались: «Теперь победившее племя досыта наестся! А вот нам Большой Белый Бог (имеется в виду Спаситель) не разрешает есть своих врагов…» Им было совершенно невдомек, что где-то там, вдали, люди убивают друг друга вовсе не потому, что голодны, а по каким-то иным причинам. В словах дикарей прозвучала обезоруживающая правда, с которой невозможно спорить, как невозможно было объяснить им, почему и за что воюют западные «белые племена».
Оказавшись втянутым во Вторую мировую, Советский Союз мобилизовал на защиту своей свободы и независимости лучших, цвет нации. Патриотизм, желание защитить, спасти свою страну для молодежи того времени в основном были нормальным, естественным явлением, это не секрет. Попав летом 1941-го под ураганный огонь танковых дивизий и артиллерийских расчетов противника, слушая, как визжат над головой немецкие бомбардировщики, готовясь обрушить на отступающие по дорогам бесконечные неровные колонны советских войск новые тонны смерти, они, эти парни, еще недавно читавшие в газетах об «абсолютной готовности СССР к войне», Ъ том, что враг «будет разбит на его территории», не переставали спрашивать себя, почему же Родина оказалась не готовой к нападению, почему теперь им приходится уходить все дальше от границы, избегая плена, окружения, гибели. Одна винтовка на четверых и один боекомплект к ней, пустые бутылки для «коктейля Молотова», противогаз — вот и все, чем они могли противостоять стальной мощи вермахта. До сих пор не подсчитано точно, сколько советских ребят осталось в тех полях и на тех дорогах — убитыми, пропавшими без вести — и сколько их, несмотря на все усилия выбраться к своим, оказалось в немецком плену, как случилось и с моим отцом.
В детстве и подростком я много раз расспрашивал его о войне — слушая рассказы сверстников о родителях-фронтовиках. Но что он мог ответить мне тогда, если само слово «военнопленный» обозначало только одно: предатель и трус. До 1970-х годов он не мог даже считаться участником этой войны. Удивительно, как после возвращения домой в ноябре 1944-го, госпроверки и фильтрационных лагерей с вызовами на ночные допросы, после слежки соседей по коммуналке он сохранил любовь к Родине, преданность ей. Как потом все-таки нашел силы рассказать о пережитом в плену, побегах, месяцах, проведенных в попытках добраться до нейтральной Швейцарии (последний его побег состоялся из лагеря в немецком городе Дармштадте), о желании сражаться с немцами в рядах французского Сопротивления, о возвращении в Советский Союз?. Не впасть в уныние, не утопить несправедливость в вине, не наложить на себя руки? Я преклоняюсь перед его мужеством и оптимизмом, открытостью навстречу Жизни и окружавшим его Людям, — чертами характера, которые ему всегда удавалось сохранять и поддерживать в себе.
Правда, кое-что из своей военной «одиссеи» он все же поведал мне, когда я был еще совсем мал. «Сначала было слово». В соответствии с этой вечной формулой рождались некоторые его воспоминания. В палатке на привале (они с моей мамой любили ходить в походы и брали меня с собой), на вечерней прогулке или когда я лежал в постели с температурой, — он, понемногу, подбирая фразы, старался простым и понятным языком донести до меня свои переживания, свои впечатления. Лишь в конце семидесятых, тяжело заболев и фактически снова оказавшись лицом к лицу со смертью, он, по совету мамы, его верной спутницы и подруги, стал записывать какие-то фрагменты воспоминаний: на отдельных листках и лоскутах бумаги, стараясь ничего не забыть, доверяя серым страницам самое сокровенное.
Постепенно болезнь забирала его память и силы, и тогда мама попросила меня привести в порядок разрозненные записи. Я взялся за этот труд, плохо представляя всю сложность задачи. Отпечатав (тогда еще на примитивном ПК) очередной рассказ, я показывал его папе: он смотрел, соглашался или просил что-то исправить. Так к 45-летию Победы я подарил ему отпечатанный (единственный!) экземпляр получившейся книги с ксерокопиями его рисунков, сделанных в дополнение к рассказам. Потом, несколько лет спустя, появились еще 4 экземпляра, дополненные новыми рассказами и рисунками.