Пострадали сотни тысяч бюджетников — среди них родители Паши, да и он сам, — многих уволили по сокращению штатов, оставшиеся влачили жалкое существование со своими нищенскими ставками, частыми задержками выплаты. А цены на самые нужные товары будто взбесились, люди просто не успевали за их ростом — та, что сегодня казалась слишком высокой, завтра уже оказывалась недостижимо низкой. И именно в эту трудную пору, когда у многих из-под ног ушла прежняя опора и надежда на государство, каждый выживал по своему разумению. Большая часть продолжала жить по-прежнему — проедала последние запасы или уже перебивалась с хлеба на воду, лишь жалуясь на непомерные цены и ничтожную зарплату, втихомолку ругала власть. Меньшинство хоть что-то предпринимало — кто-то открыл свое дело, ездил челноком за товаром, а потом перепродавал, другие нашли работу на рынках и всяких забегаловках. Впрочем, вся страна становилась большой барахолкой, все в ней покупалось и продавалось, честь и совесть среди нуворишей представлялись едва ли не позором, а мерилом достоинства и уважения стало наличие больших денег и связей во влиятельных кругах.
Павел пробыл в больнице полные две недели, хотя, по сути, могли выписать раньше — какие-то обследования проводили в первые дни, а потом как будто о нем забыли. Не без основания полагал в том вмешательство лечащего врача, наверное, Сергей Александрович не спешил расставаться с интересным для него пациентом. Между ними сложились, можно сказать, теплые отношения, сначала общим увлечении шахматами — врач играл на довольно высоком уровне, — а потом просто в общении. Нередко оставался после смены, вызывал юношу в ординаторскую и там они часами состязались в шахматных партиях, попутно вели беседы на всевозможные темы. Как однажды признался Сергей Александрович, семьей до сих пор не обзавелся, хотя ему пошел пятый десяток, так что спешить после работы не к кому, вот и привязался к парню.
Из уст очевидца — а не страниц Интернета, кстати, только зарождавшегося на информационных просторах страны, — Павел узнал о событиях, приведших народ к такому бедственному состоянию. Перестройка Горбачева, общая эйфория от предоставленной властью свободы (или ее видимостью), начало частного предпринимательства, пустые полки в магазинах, стремительный рост цен, а потом паника от денежной реформы Павлова. Дальше все хуже — путч ГКЧП, последовавший вскоре фактический переворот, устроенный беловежской троицей — Ельциным, Кравчуком и Шушкевичем, по сути, развалившим страну. Сергей Александрович не стеснялся в крепких выражениях, рассказывая о них:
— Горбачев, мудак, просрал великую страну. А эти ебаные стервятники, захотели стать удельными хозяевами, и наплевать им на народ, голосовавший на референдуме за сохранение Союза! И что теперь — тот, кто пришел к власти, разбазарил и разворовал все нажитое за семьдесят с лишним лет, а простые люди вымирают с голодухи и безденежья, даже после войны жили лучше, чем сейчас!
О самом Павле и его состоянии врач как-то высказался:
— Странно, ты вполне вменяемый парень, впервые встречаю среди пациентов настоль здравомыслящего молодого человека — и как тебе угораздило лишать себя жизни! Наблюдаю за тобой все это время и не вижу никаких оснований тревожиться за твою психику. Жаль, что в первый день не довелось обследовать после коматоза, когда ты пришел в себя — меня срочно вызвали на консультацию в городскую больницу, — но дежурный врач не нашел острой клиники. Так что выписываю с диагнозом — здоров как бык, если не считать амнезию, вон какой вымахал! От себя советую — займись спортом, все же есть у тебя лишний вес…
На выписку приехали оба родители — мать оформляла бумаги, разговаривала с врачом, а отец помог собрать вещи и отнес их в машину. После прощания с Сергеем Александровичем и соседями в отделении Павел вышел с матерью за ограду больницы, здесь у ворот поджидал отец на стареньком жигуленке-копейке — остатке былой роскоши, как с грустной иронией он однажды высказался. На ней подрабатывал вечерами, таксовал после работы — зарплаты инженера вычислительного центра катастрофически не хватало. Хорошо еще, что мать после увольнения из института по сокращению устроилась в школу учительницей физики, пусть и на полставки — хоть небольшие деньги, но все же как-то можно перебиваться. Родители при Павле не говорили о нужде в их семье, но он сам понимал из отдельных слов в разговорах между ними, да и по одежде было видно — экономили на всем, разве что не на сыне.