Когда я смотрел на нее, обнимал ее, ощущал ее руки на себе, — что я чувствовал тогда? Я не придумал этому название. Словом счастье не описать это чувство. Оно может быть частью этого, но было что-то еще внутри, и показывало, что не все было хорошо. Я также чувствовал панику, когда думал о ней, и не был уверен почему.
«Потому что ты знаешь, что она словно крючком зацепила что-то внутри тебя, и если она сейчас потянет, то завладеет фунтом плоти и много чем еще».
Я хотел рассказать ей больше. Хотел рассказать ей все. Я хотел, чтобы она знала все обо мне, о Джоне Поле, о том, что случилось со мной в тюрьме. Я даже хотел рассказать ей о ночи, когда ее отец был подвергнут пыткам и казнен вместе с пятнадцатью другими людьми прямо на моих глазах, а я стоял там и смотрел, как это происходит. Да, что бы она обо мне тогда подумала, когда узнала бы, что я тогда не сказал ни слова? Когда узнала бы, что я ничего не сделал, чтобы остановить их?
Я яростно покачал головой из стороны в сторону, стараясь удержать видения и звуки, которые пытались ворваться в мое сознание. Я мог слышать крики, видеть выражение их лиц, когда каждый из них понимал, что он будет следующим. Мог чувствовать брызги крови на своей коже и тошнотворный запах смерти. Я с трудом сглотнул, пытаясь сдержать желчь в горле.
Я хотел выпить. Я так чертовски сильно хотел выпить, что это причиняло гребаную боль.
Я смотрел на небо на востоке, как солнечные лучи медленно поднимались из-за горизонта, снова и снова говоря себе, не думать об этом. Мгновение я просто смотрел, глаза сузились, пытаясь разглядеть трюк света, вызывающий дифракцию солнечных лучей в одну сторону. Небольшая полоса кучевых облаков украшала небо с золотыми и оранжевыми оттенками. Там был оттенок зеленого на нижней стороне ближайшего облака.
Четыре пеликана пролетели над плотом на запад.
Я понял, что мое дыхание участилось, и хотя я боролся с гипервентиляцией, я приветствовал прилив адреналина.
— Рейн, просыпайся!
— Хммм? — она перевернулась и потерла глаза. Наши взгляды встретились, и этот вид я считал более красивым, чем вид горизонта. — Что такое?
— Земля.
*****
— Вот так, — сказал я, наблюдая, как Рейн привязывает конец покрывала-полотенца, а теперь паруса, к верхушке купола. — Крепко держи край — мы не должны причалить с наветренной стороны острова.
— Почему?
— Там могут быть рифы или скалы, и скорее всего они там есть. А вот подветренная сторона острова — если это остров — должна быть песчаной. Рифы представляют опасность — о них может порваться плот. Если мы причалим, нам понадобиться все что у нас здесь есть, пока не выясним, где именно находимся.
— Как думаешь, там есть люди?
— Бл*дь, не имею ни малейшего понятия, — рявкнул я. — Не начинай задавать тупые вопросы. Лучше держи парус.
Я поправил пару плавучих якорей, которые уберегут нас от опрокидывания в море, когда мы достигнем берега. Хотя, будучи на грани выживания, находиться на суше намного лучше, чем на воде, причаливать к берегу на надувном плоту было опасно. Я взял весло и начал грести влево, вокруг небольшого мыса, который выступал из того, что выглядело как маленький остров.
Почти весь день у нас ушел на то, чтобы подобраться ближе. «Парус», который мы сделали, не работал, как мы ожидали, но лучше так, чем ничего, и Рейн могла выплеснуть на него всю свою энергию. В противном случае, она бы по миллион раз задавала «я нервничаю и болтаю» глупые вопросы, и я бы спятил. Гребля лишь незначительно помогала, хотя, думаю, она станет более полезна, когда мы подберемся ближе к земле. Спустя еще один час, когда солнце начало садиться на западе, крошечный кусочек земли, покрытый песком, был на востоке от плота. Я греб активнее, пытаясь ускориться, и увидел небольшую часть рифа у ближайшего края пляжа.
— Нам нужно подплыть еще ближе, — сказал я, указывая на рифы. — Если мы напоремся на рифы, они разорвут плот. Потяни рычаг паруса вправо на двадцать градусов, и пусть парус снова поймает ветер.
— Слишком далеко, — рявкнул я, когда Рейн повернула парус, но вернула его на тридцать градусов. Я подавил желание наорать на нее, что становилось еще сложнее из-за навалившей усталости. — Поверни назад на десять градусов.
— Знаешь, у меня нет компаса! — крикнула Рейн. Она тоже устала. Она недоедала и не привыкла к такому виду физической нагрузки. Я попытался вызвать в себе сочувствие, но не получилось.
— Ты разве не учила геометрию в школе? — огрызнулся я. — Десять гребаных градусов. Это не так уж и сложно.
Рейн сказала что-то себе под нос, но ветер унес слова подальше от моих ушей, думаю это и к лучшему. Она снова отрегулировала парус, и плот встал на правильный курс. Я вернулся к веслам, пристально разглядывая рифы, когда мы их проплывали. Мы все еще были слишком близко к ним, чтобы чувствовать себя в безопасности, нельзя быть уверенным в том, что какая-либо часть рифа внезапно не окажется под нами в воде. Я резко изо всех сил начал отгребать на безопасное расстояние.
Прошло еще два часа.
Не зависимо от того, как сильно я греб, мы не двигались. Течение тянуло нас дальше, и мы находились все еще далеко от пляжа, чтобы попытаться доплыть до него. В любом случае вариант был дерьмовый, потому что мне было нужно все, что на плоту — ничего нельзя было восстановить.
— Поверни рычаг на бок! — крикнул я Рейн. — Нам нужно подобраться к другой стороне пляжа.
— Почему? — прокричала Рейн, перекрывая шум разбивающихся волн. — Так ведь дальше!
— Заткнись! — рявкнул я. — Просто делай!
Рейн нахмурилась и немного повернула парус. Он опал и потерял ветер, затем сразу же наполнился, притягивая плот на одну сторону, из-за чего Рейн чуть не потеряла равновесие.
— Осторожно! — крикнул я.
— Я пытаюсь! — она чуть не плакала, но у меня не было времени на что-либо еще, кроме нынешней ситуации. Я отключил все эмоции — все кроме тех, что нужны были мне прямо сейчас. Если нам удастся подобраться ближе к пляжу, мы могли бы выбраться из течения и подплыть к берегу.
Прошло еще больше часа упорной гребли и плавания под парусом, когда мы, наконец, выбрались из течения и направились к берегу. Мои руки болели, но я забил на боль, отказываясь ее признавать. Якоря начали зарываться в песок, что было и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что я бы мог выбраться из плота прямо сейчас, и плохо, потому что они нас тормозили. Решив, что еще слишком рано, я греб против тяги якорей, сфокусировавшись на игнорировании боли в спине и плечах.
Я, наконец, увидел песчаную отмель под волнами и прыгнул в воду, обвязавшись веревкой. Я слышал крики Рейн, но, не обращая на нее внимания, оперся ногами о дно и начал тянуть плот за веревку ближе к пляжу. Парус был больше не эффективен, но снова кричать на нее только подвергло бы риску мою решимость, поэтому я тянул дальше. Сквозь слепую решительность, я не понимал, что выпрыгнул слишком рано — мы все еще были далеко от берега. Мои ноги резко провалились в песчаную насыпь.
Я начал уходить под воду, задыхаясь от морской воды и ощущая, как веревка врезается в мой живот. Я потянул за нее, но она еще сильнее впилась, по крайней мере, я знал, что не отпустил ее. Если отпущу, плот попадет обратно в течение. Тогда у Рейн не будет шансов самой выбраться на берег, и я, возможно, не смогу достаточно быстро доплыть до нее. Я должен перебраться через следующую насыпь, и сделать это, отпустив немного веревки.
Я всплыл, выплевывая воду, откашливаясь и тяжело вдыхая воздух, а затем следующая волна накрыла меня. К счастью, она подтолкнула меня вперед — ближе к берегу. Будучи под водой, я отвязал веревку от своей талии и обернул вокруг руки. Пальцы впились в нее — я не мог отпустить ее. Несмотря ни на что, я не мог отпустить ее.
Я всплыл на время, достаточное долгое, чтобы успеть сделать вдох и услышать, как Рейн выкрикивает мое имя. Когда я опять погрузился, я усердно плыл, как только мог, чувствуя вес плота и волн, разбивающихся вокруг меня. Мои конечности уже настолько устали, что не хотели двигаться, так что я прикусил нижнюю губу, чтобы сфокусироваться на чем-то другом, нежели боли в руках. Мне необходим был воздух, так что я всплыл опять, сделал быстрый вдох и снова продолжил тянуть плот.