– Ты заговорила как циничная стерва. С чего бы это?
– Ги, я не хочу использовать план Б. Давай провернем все тихо и мирно, тем более, мы лишились русского вертолета. Из-за астероида наверняка начнутся сбои, туристов будут вывозить из Антарктиды без лишних придирок и досмотра. Нам это на руку. Стоит лишь уповать на то, что взрыв прикончил недругов, а землетрясение доделало то, что не доделал метеорит, и нам никто в пещере не помешает.
Ги одарил ее долгим взглядом, потом взглянул в сторону костра, где сидел Кирилл Мухин. Сидел он, кстати, довольно близко, и при желании, мог подслушать – если и правда понимал по-французски.
– Это из-за мальчика, да?
– С чего ты взял? – Как и предполагалось, Патрисия все отрицала.
– Ты боишься. Меня боишься. Боишься, что я тебя заставлю.
– Ну, если хочешь, то да, я против того, чтобы прикрываться детьми! Я изначально это говорила. Скоро Поль приведет с перевала выживших. Нет, не военных, – Патрисия поморщилась от очередного взгляда, который бросил на нее Доберкур, – а наших гостей. Они окончательно решат проблему лояльности. Поэтому ребенка лучше не вмешивать.
– Мальчик сам виноват, что сунулся крокодилу в пасть, – улыбнулся Доберкур. – Заметь, это был целиком его личный выбор, я и пальцем не пошевелил.
– Обещай, что и впредь не пошевелишь!
Ги снова посмотрел на Кирилла. Он до конца не был уверен, что мальчик не подслушивает. Было кое-что настораживающее в его поведении на корабле и на Кинг-Джордже. Пронырливый ребенок постоянно крутился рядом в самые ответственные моменты. Сейчас этот вопрос легко можно было закрыть раз и навсегда.
– Я не стану ничего обещать.
– Послушай, этого нам не простят. Подымится шум, его отец небедный человек, он не спустит. Даже если выяснится, что мы всего лишь подвергали его жизнь угрозе, ребенок в силу возраста не сможет смолчать. С ним не договоришься, как с Громовым, поэтому давай сделаем так, чтобы исключить его из числа заложников. Будут другие.
– Если будут! Твой муж еще не вернулся, а когда вернется, то вполне может притащить с собой не туристов, а тех самых военных. И что тогда? Нет, Пат, мы сделаем так, как я скажу. Ребенок уже у нас в руках, и он отличный аргумент.
– Это ошибка.
– Нет. Я поручаю заботу о мальчике тебе, – произнес Ги, чуть повышая голос, потому что ветер относил звуки в сторону. – Ты женщина, а он нуждается в материнской ласке, и будет естественно, если ты проявишь сочувствие. Держи его все время при себе, чтобы с ним ничего раньше времени не случилось.
– Это ошибка, Ги, – повторила Патрисия.
– Это необходимость. Сама сказала, что ребенок не сможет смолчать. И чтобы он не выдал нас, его придется убить.
При этих словах Кирилл дернулся и пролил себе на штаны горячий чай.
– Ой, прости, я тебя толкнул, да? – всполошился Сергей Давыдов. – Прости, Кир!
Он принялся отряхивать Мухина, подсовывать ему сухое полотенце, чтобы тот промокнул штаны.
– Сходить за противоожеговой мазью в лазарет? – предложил Белоконев.
– Нет, не надо, – отмахнулся Кирилл. – Все в порядке.
– У меня руки дрожат после нагрузок, – все оправдывался Давыдов. – Столько камней переворошил, уму не постижимо.
– Зато ты все нужное откопал, – Кирилл принужденно рассмеялся. – Не переживай, я знаю, что ты не нарочно!
Через минуту мальчик уже вновь участвовал в «вечере воспоминаний», смеялся над анекдотами, но Доберкур не сомневался: это не актер его толкнул под локоть, а неуемное мальчишеское любопытство. Как говорится, не подслушивай чужие разговоры, и будешь спокойно спать по ночам.
«Хитрый паренек», – подумал Доберкур со странным удовлетворением. Он любил достойных партнеров, а юный Мухин чем-то напоминал его самого.
*
Через неделю отец приехал на виллу д’Орсэ на блестящем Кадиллаке с водителем. Ги вышел к нему из ремонтной мастерской. В том, как он выглядел – заляпанный синий комбинезон, грязная тряпка в руках, по локоть перепачканных машинным маслом – была своеобразная ирония. Точь-в-точь молодое воплощение «доброго дядюшки Робера», только симпатичней и гораздо стройней.
Отец не побрезговал – обнялся с ним так тепло, как не делал этого лет десять, и, кажется, остался вполне доволен внешним видом.
– Свежий воздух идет тебе на пользу, – сказал он.
– Принимай работу, – Ги махнул рукой в сторону гаража, где сиял новой краской отремонтированный «Ситроен».
– Сам справился?
– Почти.
За семь дней Ги о многом передумал и на многое пересмотрел свои взгляды. Расписание у него было жестким. Подъем в шесть, завтрак и теоретическая часть, которую после обеда приходилось воплощать на практике. Вечером пробежка или час занятий в фехтовальном зале (на вилле под эти дела был отведен огромный зал с рыцарскими доспехами по стенам и коллекцией холодного оружия в застекленных шкафах). И наконец, отличный ужин аристократа, со свечами, лиможским фарфором и венским хрусталем, скрашивающий беседу. Разумеется, д’Орсэ пичкал его поучительными историями из жизни, и биографию теневого властелина Ги очень быстро выучил на зубок. Конечно, именами и названиями д’Орсэ не разбрасывался, и об историческом значении многих конфликтов приходилось догадываться самостоятельно, но Ги освоился в новых реалиях достаточно быстро и этим гордился. Он был, все-таки достаточно зрел, чтобы воспринимать испытания, как должно – не наказанием, не временными трудностями, а жестокой и полезной школой.
– Твой сын делает успехи, – похвалил Робер, пожимая руку улыбающемуся Доберкуру-старшему.
– А я тебе говорил!
– Спесив, правда, не в меру, это большой минус, но сообразителен и, думаю, далеко пойдет. Я возьму его на завод по изготовлению оборудования для АЭС.
Вот тут Ги не выдержал – согнал с лица вежливое выражение. Он-то считал, что урок уже усвоен, и ничего полезного из дальнейшего унижения извлечь невозможно. Но отец придерживался иного взгляда.
– Ты не готов принять то бремя, к которому я тебе готовлю, – сказал папаша Доберкур как отрезал. – Ты либо оправдываешь наши ожидания, либо прощаешься с наследством!
Ги предпочел попрощаться с подружкой – дочкой судостроителя Де Монферраля, сумасбродной и весьма дорогой красавицей, которой он уже подумывал сделать предложение. С матримониальными планами вообще пришлось повременить, поскольку то, чего потребовал отец, никак нельзя было объяснить богатой невесте.
Ги оставил на отцовском столе все свои банковские карточки и ключи от машины, снял скромную комнатушку в Дампьен-ан-Бюрли и ходил на работу пешком. Он привыкал к холодной постели и перебоям воды в кране, заставлял себя по выходным сидеть в баре с кружкой пива в руках и смотреть вместе с такими же работягами боксерские матчи или дебильные ток-шоу – все, чтобы «быть ближе к народу и понимать их умонастроения».
Ги ненавидел свою новую жизнь, много раз подумывал все бросить и сбежать в Париж – собственно, никто не держал его силой. Никто и ничто – кроме собственного тщеславия. Носить рубашки плохого качества, стричься не у стилиста, а у обычного парикмахера, забыть о маникюре, спать с малообразованными продавщицами из супермаркета, забросить фехтование и верховую езду – все это давалось ему с большим трудом. Но он был лучшим и, оставался лучшим, за что бы ни брался. Ги не желал сдаваться. Если для того, чтобы стать королем, нужно сначала заделаться клошаром,[3] он и на это был готов.
Медленно, очень медленно Ги поднимался по ступеням вверх и однажды поймал себя на мысли, что привык к нехитрой жизни. Звонок отца, вызвавший в Париж, застал его врасплох.
– Даю тебе неделю, чтобы привести себя в порядок, – сказал ему папаша Доберкур без лишних предисловий. – Полетишь в Кайен.
– В Гвиану? – Ги был поражен. В воображении сразу нарисовались дымящиеся от испарений болота, ежедневные дожди, малярия и злобные ягуары. – Там-то я что забыл?
– Будешь учиться выживать, – пожал плечами отец. –В каменных джунглях ты выжил, посмотрим, что сделают с тобой джунгли настоящие.