В номере Геннадий первым делом проверил багаж, доставленный с ледокола. Ноутбук, документы, записная книжка – все было на месте. Белоконев умылся, сменил запачканные брюки на чистые и решил убедиться, что, падая, не разбил свою камеру. Он подошел к тумбочке и взялся за сумку, но стоило ее приподнять, как на пол, прямо ему под ноги слетел белый конверт.
- Господи! - воскликнул Геннадий, потрясенно взирая на конверт.
Он наклонился, подбирая послание. Знакомые слова: «Геннадию Белоконеву, срочно», - лишили его последних сомнений.
Аноним последовал за ним в гостиницу с корабля. Более того, он заранее знал, в какой номер поселят историка, и оставил там очередное указание. Владимир Грач предупреждал, что так и будет.
Белоконев сжал конверт в кулаке, не отваживаясь вскрыть.
- Где Володя? Мне немедленно нужно найти Володю! – пробормотал он и кинулся вон из номера.
*
Юрий Громов
Несколько лет назад, ступив на землю Антарктиды в первый раз, Юра был навсегда очарован ею. Он тогда оказался на Берегу Правды, у моря Дейвиса, и все для него было в новинку. Скатившись со скрипучего трапа на запорошенный снежной пылью припай, он замер, втягивая ноздрями ледяной, до странности иголчатый воздух. Его поразили невиданный яркий свет, собачий холод (как ему тогда показалось) и полное отсутствие запахов.
Юра у тому времени уже достаточно попутешествовал в холодных краях и знал, что лед везде имеет свой запах. На Москве-реке он пах бензином и протухшей рыбой; в дремучем лесу на заснеженном озере источал запах хвойной свежести; в Арктике пах солью, йодом и медвежьим жиром, а на Алтае – стылым туманом с привкусом кедровых шишек. Но Антарктида не пахла ничем.
Нет, на станциях обязательно присутствовали человеческие ароматы – еды, солярки, - но стоило немного отойти от поселка, как оставалась только морозная чистота ничем не приправленного озона. В теле от нее моментально приключалось что-то вроде кислородной эйфории.
Именно тогда Громов и понял, что очень правильно выбрал себе профессию. Если бы он не стал гляциологом, то загадка ледяного царства Антарктиды, живущего по своим неизведанным законам, заставила бы его сменить сферу деятельности.
Юра давно считал, что вода, превратившаяся в лед – это самое коварное чудо природы. И самое таинственное. А уж льды Антарктиды – о них вообще нужно говорить отдельно. Почему-то здесь, на этом странном континенте, встречается то, что не встречается нигде больше. Например, «столб смерти» - такое готическое название специалисты дали феномену, открытому в Антарктиде в 1974 году. Он представляет собой торнадо, вдруг рождающееся в доли секунды. Его хобот состоит из воды более соленой и более плотной, чем окружающий океан, и, главное, очень холодной – холоднее льда. Этот ледяной «столб смерти», разрастаясь, уходит с поверхности ко дну, мгновенно замораживая все на своем пути. Рыбы, попавшие в ледяную ловушку, не успевают уплыть и замерзают.[1]
На фото здесь и ниже - иллюстрация антарктических феноменов
А еще здесь встречаются «ледяные цветы», расцветающие на поверхности океана в летние месяцы. Это поистине невероятное зрелище: сначала на матовой зыбкой поверхности появляется один причудливый прозрачный цветок, потом еще несколько, и вскоре весь открытый участок воды превращается в фантастический луг[2].
Процессами льдообразования в оазисах и на побережье Громов как раз и занимался в свои предыдущие приезды. Погружаться с головой в изучение этого волшебства ему было очень интересно. Первая научная статья, опубликованная им по мотивам антарктической работы, касалась так называемых «ледяных цунами». Выглядели они достаточно колоритно: словно замершие на лету морские волны, бегущие по скалистому плато. Конечно, волна не может замерзать за доли секунды, форма их формировалась столетиями, лед то таял и тек, то намерзал по новой. Но чтобы выяснить данный механизм и объяснить его, Громову понадобилось несколько месяцев наблюдений и экспериментов.
Антарктида была для него хороша не только феноменами и простором для исследовательских работ. Суровые условия и отбор увлеченных делом людей – от ученого до простого механика породили особый микроклимат взаимоотношений, мужское братство. В шутку они величали себя «орденом Белого Магнита». Как-то Юра спросил своего коллегу, который праздновал уже девятую зимовку, как быстро тот возвращается к нормальной жизни после длительной командировки. Сам Громов, честно сказать, с трудом вошел в привычную колею после первого антарктического года, и ему было интересно услышать, как обстоит с этим у других.
Они со Степанычем стояли на палубе корабля, только взявшего курс на север, домой. Стояла холодная лунная ночь, позади было 14 месяцев напряженной работы, впереди – долгое плавание через Индийский океан и Суэцкий канал к Черноморскому побережью. По ходу следования ледокола вздымались высокие грозные айсберги, рождающие ассоциации с воротами в новый-старый, точнее – хорошенько забытый мир.
Степаныч долго не отвечал, смотрел на лунную дорожку, потом поскреб в задумчивости шею и изрек:
– Если бы не жена и дочка, я бы, наверное, и вовсе тут поселился. Скверно дергаться туда-сюда. Здесь все просто – там тяжело. Но в семье отогреваешься, приспосабливаешься ко всем этим бюрократическим нелепицам и отчужденности. Где-то спустя полгода уже не забываешь закрыть в квартире дверь на замок, и лица домашних обретают объем и краски. Антарктида же наоборот - слегка выцветает и делается плоской, но все равно манит, зараза! – он повернул голову и усмехнулся: – А ты, Громыч, у нас холостой. И коль это была твоя вторая зимовка, значит, будет и третья, и четвертая. Антарктида холостых глотает с потрохами. Некому за ваши души с ней бороться.
Юра и сам это чувствовал, и был уверен, что вернется к «Белому Магниту» очень быстро - только с накопившимися делами разделается, разгребёт данные и дневниковые записи. Год, от силы два – и снова здравствуй, Антарктида! Но судьба распорядилась иначе. Умерла мама. Вовремя подать заявку не удалось, и второй сезон был пропущен, хотя как раз отплытие решило бы проблему навалившейся тоски и неприкаянности. К счастью, появился Вовка Грач со своим странным предложением, и Громов уцепился за протянутую соломинку.
В глубине души Юре казалось, что и Володькой двигало какое-то похожее чувство. У него, Юрки, была зимовка, а у военного Грача – армия, где тоже все не так, как на гражданке. Оказавшись временно на обочине, они никак не могли вписаться в обычную скучную жизнь, и Антарктида показалась им спасительным вызовом. Вот и вляпались они на радостях в авантюру по самое не балуйся…
*
Пока туристы, покинувшие борт ледокола, осматривали станцию и музей, Юра помогал разгружать багаж. Грач оставил ему в помощь второго телохранителя Диму Ишевича, но, в принципе, и без него все было бы нормально. Погрузка-разгрузка шла быстро и без осложнений.
Юра таскал из пропахшего авиационным топливом вертолетного нутра тюки с вещами на склад. Со своим грузом они с Димой разделались быстро, потом помогали остальным – просто так, за компанию, которая подобралась дружная и приветливая, Юра с ними просто отдыхал душой. В отдалении скрипели подъемные краны, люди дружно решали возникающие проблемы – без криков и мата, и было полное ощущение, что он вернулся в прошлое, к своим товарищам из «ордена Белого Магнита». Вернулся надолго, а не на несколько часов.
Один из вертолетчиков, Саня Петрушецкий, прозванный Петрушкой за рыжеватые волосы и неунывающий нрав, оказался старым знакомым. С ним Юра не раз «летал на купол», и сейчас, так неожиданно встретившись, они долго обнимались и хлопали друг дружку по спине.
– Ха, турист! Ну, даешь! – орал Саня, сверкая задиристой улыбкой. – Вот убил, так убил! Хоть тушкой, хоть чучелкой, лишь бы к нам, так, Громыч?