– В качества мальчика для битья? Да провалитесь вы все, ясно?!
– Спокойно, Вова. Я собирался тебе открыться, но ты, когда к Белоконеву полез, весь гадюшник расшевелил. Грех было не воспользоваться.
– Кто были те двое, на кого ты в анонимке намекал?
– Да на нас с тобой я намекал, не допер что ли? Хотел вечером с ним пообщаться, тебя просветить заодно, но ты же все поперек успел!
Грач смахнул с промокших брюк снежную крошку:
– Ловко на меня стрелки переводишь. А если бы мамзель меня на острове прикончила?
– Но не прикончила же! Зато удалось разложить по полочкам весь французский пасьянс. Жак пешка вроде Белоконева. А между Патрисией и Ги идет негласное соперничество. И главная скрипка вовсе не у Пашиной жены. Я тебе файлы на них передам: все, что сам выяснил и от начальства по запросу на корабле получил. Изучишь на досуге, с кем дело имеем.
– А что скажешь насчет Анны Егоровой?
– Не по нашему ведомству. Но у нее явный интерес к семейству Долговых. Могла сама просочиться на корабль, а могли и помочь. Пока не ясно, но я подозреваю в ней агента Стальнова. Если он и подослал кого, то это она.
– Она не киллер, точно тебе говорю! У нее была сотня возможностей на корабле, которыми она не воспользовалась.
– В том и смысл, Вова. Ты же в курсе, какие слухи о Стальнове ходят. Он всегда пешек использует: умных, самостоятельных и непрофессиональных. Взял девочку за горло чем-то, и у нее выхода иного нет, кроме как подчиниться. Однако я не исключаю, что Аня еще и свою собственную партию начала. С этой авантюристки станется, ее не так просто в бараний рог свернуть.
– Думаешь, от убийства она отказалась?
– Она медлит, а значит, колеблется. В этом огромный минус всех непрофессионалов.
– Хочет куш сорвать в долине?
– Не исключено. И я бы ее использовал, Вова, в наших с тобой интересах. Дела по-всякому повернутся могут.
– Пашей рискнешь?
– Паша сам готов рискнуть, Вова.
– Сомневаюсь. Он прям бесился, когда ему про анонимки докладывали.
– Он просто не совсем представлял полный расклад.
– А фокусник?
– С ним сложнее, – признал Ишевич. – Не удивлюсь даже, если он нас с тобой пасет. На контакт он не идет, я пытался.
Грач коротко и зло рассмеялся:
– Ну ты и свинья! Такая возня у меня за спиной – тебе не совестно?
– Ни капли! Но я б тебе вечером все едино сказал. Новогодний подарок хотел сделать.
– Засунь свой подарок в сам-знаешь-куда! А ведь я тебя с Юркой на пару в долину послал. Как же я теперь ему в глаза-то посмотрю?
– Юре это ничем не грозит.
– С ним я, как с Пашей, поступить не могу. Я его втянул и несу ответственность. И ручаюсь за него. Он должен знать, это мое условие.
– Я сам Юре скажу все, что ему надо знать. А сейчас подведем итог: планы не меняем. Когда я улечу, за Доберкуром продолжай наблюдение, у тебя это неплохо получается. В гостинице француз вряд ли решится, но в дороге вполне может что-то выкинуть.
– Ну все, пошел командовать! Слушай, умник, а если секретаря этого вообще тут оставить? В пищу что-нибудь подсыпать из нашей аптечки. У Юрки там такой список, что на целый госпиталь хватит.
– Нет, пусть летит. В долине с ним легче разобраться. Если Доберкура обезвредить раньше срока, Пат насторожится. Операция обязана пройти без сучка.
– Не нравится мне это!
– Это интересы страны.
– Ну да, и билет в один конец.
– Ошибаешься. За нашими успехами пристально наблюдают и в нужную минуту вытащат, где бы мы ни находились.
– Вытащат – а дальше? Засунут поглубже, чтобы не проболтались?
Ишевич вздохнул и сказал, глядя на очередной самолет в небе:
– Надо сделать все так, чтобы не засунули. Все от нас с тобой зависит.
*
Анна Егорова
Анна стояла у окна и смотрела на улицу. Там ковыляли пингвины, демонстрируя смешную походку Чарли Чаплина. Эти птицы кишели тут повсюду, их было гораздо больше, чем людей.
Девушка перевела взгляд на фарфоровую тарелку, которую сегодня купила в сувенирном магазине. Она не знала, что на нее нашло, точнее – подозревала уже, но путь ассоциации был столь причудлив, что ей не очень-то верилось.
«Красное на белом, красное на черном, синее, белое, синее на желтом, черное и черное – и в центре с поворотом», – этой детской считалочке научил ее дедушка. Собственно, это не было считалочкой, это было бредом умирающего старика, чья агония растянулась почти на год. Но Аня невольно выучила ее, потому что слышала миллион раз. Дед плохо соображал, и редко когда в его голове прояснялось настолько, чтобы он начинал узнавать ее и бабушку. Такие дни они называли «хорошими», но, по странному стечению обстоятельств, именно тогда старик и начинал бормотать свою цветовую нелепицу…
– Вот я и здесь, дедушка, – тихо произнесла Аня, осторожно укладывая тарелку с пингвином на широкий подоконник. – Все идет, как ты и предвидел…
Краски на тарелке были именно такие, как в считалочке: белый снег, желтые мазки голой земли, черно-красно-белый пингвин и синий океан. Вчера она увидела эту тарелку в витрине да так и застыла. А сегодня и вовсе не удержалась.
Красные лапы пингвина танцуют на белом снегу. Красный длинный клюв выделяется на черном крыле-ласте. Синее, белое, синее на желтом…
Анна отвернулась, смахивая слезу. Сентиментальность была совсем не кстати.
*
После гибели отца мать прожила полгода. Анне было 16 лет, ее брату – 15. Все эти полгода они выживали сами по себе, потому что мать оказалась ни на что не способна. Вместо того, чтобы сплотиться и поддержать друг друга, они разлетелись в разные стороны, как шары на бильярдном столе.
Опеку над несовершеннолетними детьми доверили единственной родне – двоюродному деду и бабке. Чиновники пошли навстречу и закрыли глаза на хрупкое здоровье пожилой четы. Все лучше, чем отправлять домашних и почти взрослых детей в детдом.
Дед болел. Уколы и капельницы ему делала Анна – медсестре было лень дважды в сутки навещать пациента, и она предпочла научить кого-то еще. Анна не возражала. Бабушка хлопотала по хозяйству, она с братом училась, а по вечерам сидела в дедушкиной комнате возле шкафа, заставленного книгами, и читала, читала, читала. Иногда – вслух, если дед просил и был вменяем, но чаще про себя. На стенах висели фотографии. С большинства из них в объектив смотрели улыбающиеся нездешние лица, пингвины и тюлени.
– Анюта, а ты знаешь, что Антарктида – это волшебная страна? – бормотал дед, когда заставал внучку за разглядыванием старых снимков. – Волшебная, но заколдованная. Спит подо льдом и однажды обязательно проснется. Ты запомни, только, как надо ее будить: «Красное на белом, красное на черном…». Я знаю, ты обязательно туда попадешь и все сделаешь верно.
Анна считала это сказками, но разубеждать деда было бесполезно. Почему-то он видел в ней недалекого ребенка, а не девушку на выданье. И все же ее гибкий ум запоминал сбивчивое бормотание даже против воли, откладывал в дальний ящик, чтобы в нужный момент вдруг достать из-под спуда и предъявить. Зачем? Чудес не бывает, иначе и папа был бы жив, и мама, и брат бы не отбился от рук… Однако иногда Ане в чудо хотелось верить – вопреки всему. Хотя бы в чудо, которое делаешь своими руками.
*
Стук в дверь разрушил череду ненужных воспоминаний. Анна догадывалась, кто мог к ней пожаловать – и не ошиблась. Грач стоял в коридоре и смотрелся на удивление благодушным.
– Подожди шуметь, – попросил он, – я пришел поблагодарить. Ты мне помогла.
Анна шуметь не собиралась – не было настроения, но и верить во внезапно проснувшееся уважение, не торопилась.
– Не хочешь узнать, в чем помогла?
– Я и так знаю. Ты выяснил, зачем Дмитрий крутился возле Геннадия Альбертовича.
Улыбка тронула губы Грача:
– Впустишь? То есть, впустите? – поправился он сразу. – Что-то я совсем уже зарапортовался…
– Можно без китайских церемоний, на которые вечно не хватает времени.
- Кажется, мне надо еще и извиниться.
- А умеешь?
- Придется учиться на ходу. Извини меня за грубость, Аня.