– Если бы я узнал, что кто-то из моих детей пропал, я бы скорее умер, разыскивая ребенка, чем спасался сам, удрав в аэропорт.
– Даже если бы знали, что конец света?
– Особенно если бы знал, что конец света. – У меня дрогнул голос, но я продолжил: – Если бы, когда наступил конец света, пропал мой ребенок, то во всяком случае последнее, что она увидела бы, это как я пытаюсь разыскать ее, чтобы защитить. Хотя бы пытаюсь. И она бы точно знала, что для этого я делаю все, что могу.
Склонив голову, София тоже села на пол:
– Тогда почему вы остались?
Снова укол вины, но уже по-другому.
– Я слушал объявления. Самолетов не было. Надеялся, что со временем кто-то обязательно придет за нами – Красный Крест, или армия, или кто-то еще.
– Я тоже.
– Ваш муж уехал? Простите, но я все-таки спрошу: он покинул отель?
Она снова принялась рыться в чемодане, нашла косметичку и сказала:
– Ого, зубная паста.
– Там две?
– Да. Давайте не будем никому говорить о них. Бритва нужна?
– Конечно. А вам нужны средства для ухода за волосами? Здесь есть немного.
Мы кое-чем поменялись в косметичках для ухода и закрыли их на молнии. Я вручил Софии косметичку с косметикой, и она тут же примерила новый оттенок помады, глядя в ручное зеркальце, затем посмотрела на меня поверх него.
– Он владелец отеля, – произнесла она.
– В смысле?
– Мой муж. Да, он уехал. Ему принадлежал отель. – Она встала и собрала свои вещи. – Дайте мне знать, если еще что-нибудь найдете. Пора идти работать.
– Слушайте, а Томи знает о вашем муже? – спросил я, когда она уже открыла дверь. – Она же писала историю этого отеля.
– Наверное.
Внешне невозмутимая, она исчезла в коридоре. Я встал и закрыл за ней дверь.
Я старался не вступать в разговоры с некоторыми сотрудниками, поскольку не был уверен, что меня поймут правильно, и, по правде говоря, Софию я тоже относил к тем, кто отпугивал меня. Я радовался нашей встрече, которая помогла мне преодолеть предубеждение. Возможно, оно и возникло-то потому, что я слышал, как эта высокая женщина отдает распоряжения на кухне.
Для женщины она казалась слишком безразличной к мертвому ребенку. Но, с другой стороны, сейчас восприятие искажено. Все, чем мы жили раньше – наши прошлые жизни, – едва ли имело значение. Мы проживали день за днем и больше не помнили людей, которых не любили, поступки, которые нас расстраивали и заставляли выказывать недовольство в Интернете, статусы в Фейсбуке, от которых мы закатывали глаза, няшные видео с животными, от зашкаливающей милоты которых мы плакали, вендетты против журналистов, ведущих новостей, политиков, знаменитостей, родственников… все ушло. Девочку убили, но это случилось раньше. И теперь «раньше» больше не существовало. Гигантская грифельная доска мира чиста. Стерты были и последствия.
Я застегнул оба чемодана и, заперев за собой дверь, понес их в свою комнату. Люффманы не оставили никакого очевидного подтверждения, что они бежали в аэропорт без дочери. И все же мне хотелось просмотреть чемоданы еще раз, не находясь под взглядом постороннего наблюдателя.
День пятьдесят третий
Мне необходимо написать о Дне Первом, прежде чем пройдет слишком много времени и мои воспоминания о нем будут вытеснены в подсознание. Так сознание поступает с травмой – стирает ее, заставляя время от времени переживать ее в воспоминаниях и снах, ощущениях головокружения, учащенном дыхании и панике. Но сама память становится художественным произведением.
В некотором смысле, я посвятил всю свою жизнь времени, хотя вряд ли кто-то может с уверенностью сказать, что есть время. Социальный конструкт? Иллюзия? Циклично ли оно? Или параллельно? Я ощущаю время как линейное, потому что должен верить в процесс развития, чтобы понимать свой объект изучения – людей. Но сейчас, когда я размышляю о времени, оно кажется более эластичным, протянутой рукой, которая помогает двигаться дальше, прежде чем какое-либо важное событие резко не расставит все по своим местам.
Поэтому мне придется вернуться к тому самому событию. И попробовать записать все за один раз, чтобы никогда больше не вспоминать о нем. Мы все стараемся отстраниться от него, тешим себя иллюзией прогресса, пытаясь остаться в здравом уме, но здравомыслие не спасает, и нет никакого прогресса между днем, когда все случилось, и днем, когда я заставляю себя описать это событие.
Все произошло во время завтрака. Крик. Женщина смотрит в свой телефон.
– Они бомбят Вашингтон!
Проще было бы написать, что с того момента все вокруг стало размытым из-за того, что это произошло. Но на самом деле то, что произошло дальше, является моим самым ясным воспоминанием.