— Когда—то вы спрашивали меня о своем будущем.
— О, это моя любимая тема!
— Значит, вы будете рады услышать, что наша договоренность остается в силе. Если вы по—прежнему желаете вернуться на Золотой Континент, вы можете сделать это, как только завершатся последние боевые действия. Вы получите обратно свой дом и былую неприкосновенность.
Услышав эти слова, Эрик несколько секунд недоверчиво смотрел на своего
собеседника, после чего без тени иронии произнес:
— Знаешь, Дмитри, ты мой первый враг, которого мне внезапно перехотелось убивать.
— Вы мне льстите, — улыбнулся Дмитрий.
— Согласен, это признание было лишним, — Фостер усмехнулся в ответ. — Вычеркни его и запиши другое: ты мой первый враг, смерть которого мне невыгодна. Если твоя чешуйчатая задница вскарабкается на трон, я еще долго смогу не беспокоиться за свою собственную. Уйти на пенсию в двадцать лет — что может быть лучше? Вот только я опасаюсь, как бы после твоей смерти, нашу договоренность не отменил какой—нибудь злопамятный хрен, которому моя персона успела чем—то не угодить. Как говорите вы, русские: «танки мразей не боятся», но в данном случае мне несколько некомфортно… Дерьмово, что первый вариант сыворотки ты пробовал сразу на себе.
Чуть помолчав, Эрик чуть тише добавил:
— Насколько всё плохо?
Дмитрий не ответил, но его молчание говорило яснее любых слов.
— А если не колоться? — не унимался американец. — Перетерпеть? Ну или постепенно уменьшать дозу? Наркоманы же как—то слезают.
— «Эпинефрин» — не наркотик.
Этот препарат влияет на строение ДНК. Процесс необратим. К сожалению, не колоться уже не получится, — медленно отозвался Лесков. Ему не хотелось говорить об этом, и уж тем более с Эриком. Но почему—то перед ним произнести подобное было проще, чем перед Иваном, Катей или Ромой.
— А что Вайнштейн? Он что—то говорил по поводу лекарства? Есть какие—то варианты?
— Есть, — губы Дмитрия тронула странная улыбка. — Можно пустить себе пулю, когда организм перестанет реагировать на препарат и станет адски больно.
— Ты этого не сделаешь. Даже Адэн боролся. А ты и подавно будешь.
В глазах Лескова промелькнуло легкое удивление. Он никак не ожидал услышать подобные слова от Фостера. Нет, он не утешал, не пытался подбодрить, скорее констатировал факт.
Глава XXVI
Дима не знал, сколько прошло времени с тех пор, как «эпинефрин» перестал действовать. В какой—то момент препарат не оказал должного эффекта, и безумная боль на несколько суток вышвырнула Лескова из жизни. Он либо кричал, либо бредил, либо проваливался в спасительное беспамятство. Обезболивающие не приносили облегчения, а все попытки Альберта найти лекарство по—прежнему заканчивались неудачей.
Этот день стал первым, когда боль наконец отступила. Лежа на постели, Дима в страхе прислушивался к собственному организму, до сих пор не веря, что всё закончилось. Спустя полчаса он наконец осмелился подняться с кровати и невольно поразился тому, насколько ослаб. Тело слушалось с трудом, ноги казались ватными.
Приблизившись к раковине, Лесков ополоснул лицо, после чего взглянул на себя в зеркало. Оттуда на него смотрел худой изможденный человек с янтарно—медными глазами. Темные круги делали его лицо еще более болезненным, а щетина придавала возраст. Даже не верилось, что это был тот самый Черный Барон, которому сдалась Океания.
Прошлая жизнь теперь вообще представлялась чем—то далеким, хотя и отделяли ее всего несколько дней. Дима смутно помнил, как ему стало плохо на последнем собрании. Он сделал себе очередную инъекцию, но спустя двадцать минут боль нахлынула с новой силой. Следующие уколы уже не помогали. Несколько минут Дима корчился от боли на глазах у всех присутствующих, а затем потерял сознание. После он еще несколько раз приходил в себя, вот только боль никуда не девалась. Она продолжала рвать его мышцы невидимыми когтями, грызть его кости, выкручивать суставы.
— Ты чего тут бродишь? — встревоженный голос Ивана вырвал Лескова из воспоминаний. Дима даже не заметил, как дверь в палату приоткрылась, и сюда вошел его друг.
— Тебе лежать надо, придурок! — Бехтерев бросился к нему, желая вернуть обратно в постель.
— Да подожди ты. Я в норме… Боль ушла.
На лице Ивана отразилось облегчение.
— Тебе точно лучше? — неуверенно спросил он. — Твои глаза.