Не проронив ни слова, румын протянул Дмитрию фотографию, и в тот же миг Лесков переменился в лице. Он сильно побледнел, а затем едва заметно отрицательно покачал головой. Такого просто не могло быть! Со снимка на него смотрела его копия. Пускай человек с фото был немного старше, пускай с немного иным овалом лица, но это был он, Дмитрий. И это он держал за руку тощего мальчишку, безумно похожего на. Бранна?
— Этого мужчину звали Винсент, — сухо пояснил Киву. — Он забрал меня из детского дома. Усыновил, научил выживать. Это был первый «истинный», которого я встретил, и единственный «охотник», который не стал убивать ребенка… Твой отец, Дмитрий.
Видя состояние собеседника, румын устало улыбнулся:
— Может, все же присядем? Не люблю беседовать, стоя на пороге, пускай даже телепортационной «арки». Здесь тебе ничто не угрожает. Мой дом защищают «ликвидаторы», так что за десять минут с тобой уж точно ничего не случится. Я бы даже предложил тебе позаимствовать мою одежду. Чешуя скоро сойдет, а тебе еще возвращаться.
Резкая перемена темы несколько отрезвила Лескова. Он вспомнил, что до сих пор находится на территории врага, а его друзья не находят себе места. Взгляд мужчины устремился к «арке»: ну вот же она, совсем рядом. Всего один шаг, и он окажется в безопасности. Однако вместо этого Дима протянул руку и, коснувшись панели управления, прервал телепортационную связь.
— Я бы не отказался от рубашки и брюк, — тихо произнес он, наконец посмотрев на Бранна.
Позже они сидели в удобных кожаных креслах напротив друг друга. Оба успели смыть с себя кровь и переодеться, отчего можно было подумать, что и не было никакой войны. Просто два старых знакомых сидят в библиотеке и вспоминают прошлое.
— Мне было девять, когда я впервые увидел его, — начал свой рассказ Киву. — Он приехал в наш детский дом на своей машине, со своим шофером, одетый неброско, но при этом дорого. Когда он переступил порог, мы все затихли. Воспитатели предупреждали нас, что вечером приедет богатый человек, чтобы взять под свою опеку одного из нас. И он выбрал меня…
Бранн невольно усмехнулся, вспоминая свои детские эмоции.
— Тогда я даже представить себе не мог, насколько мне повезло. Он мог убить меня уже спустя пару дней нашего знакомства. Винсент, как и ты, был «шепчущим», поэтому в какой—то момент он попросту внушил мне желание выброситься в окно. Но в последнюю минуту стащил меня с подоконника и прижал к себе, рыдающего и напуганного. Тогда я впервые захотел назвать его своим отцом.
— Значит, у нас не кровное родство, — заметил Лесков. — Юридическое…
Киву молча кивнул.
— Но зачем было усыновлять? Мог ведь сразу внушить что—то и уйти.
— Я тоже задавался этим вопросом, но позже выяснил, что «охотник» не имеет права уйти, не убедившись, что «паразит» мертв. К тому же смерть в приюте вызвала бы куда большую шумиху, чем если бы неизвестный ребенок выпал из окна заброшенного дома. Сам залез, сам сорвался — никто не видел, поэтому не с кого спросить.
— И что было потом?
— Потом он научил меня выживать. Из—за нехватки нужной энергетики, я рос болезненным и слабым, поэтому он перевез меня в Соединенные Штаты. Именно там я впервые почувствовал себя здоровым. Энергетика отчаяния со времен начала Великой Депрессии все еще была сильна, чтобы я мог «питаться». Винсент рассказал мне, кто я, обучил меня всему, что могло пригодиться мне в жизни, посоветовал держаться «вблизи войны».
Неожиданно спокойный голос румына изменился. В нем послышалась сталь. Взгляд сделался жестким, словно мужчина снова переживал этот момент:
— Когда мне исполнилось одиннадцать, нас нашли… Сохранив мне жизнь, Винсент совершил роковую ошибку. Его объявили предателем. Двое «охотников» ворвались в наш дом на рассвете, «энергетик» и «шепчущий», и тогда твой отец велел мне бежать, а сам вступил в бой. Только я не убежал. Не смог бросить его… В тот день я впервые свершил убийство.
— Вы пытались защититься?
— Да, но тем самым еще больше усугубил положение. Если до этого момента Винсента еще могли помиловать, то после убийства себе подобных его ждала смерть. Помню, как он посмотрел на меня, когда все закончилось, а затем ударил наотмашь по лицу. Рассек мне губу. Не знаю, что разозлило его больше: мое непослушание, то, что я рисковал, или смертный приговор для нас обоих. Мы вернулись в Европу. Какое—то время переезжали с места на место, нигде не задерживались дольше недели. Но нас все равно обнаруживали. Энергетика чистокровного была гораздо сильнее моей, и тогда Винсент принял решение оставить меня. Он попросту выдавал меня своим присутствием. Мне было шестнадцать, когда я остался во Франции, а он уехал в Россию.