Вечер первый. Книга
Санса тщательно вымылась под прохладным душем - как всегда в последние дни, это было истинным удовольствием. Свеча, поставленная на край раковины, чадила и трещала от попадающих не нее брызг, щедро намыленные шампунем с лавандой волосы не желали промываться под холодной водой, а когда пена наконец ушла, скрипели так, словно Санса выполоскала их средством для мытья стекол. Пора было заканчивать, но она медлила - кто знает, сколько дней осталось пользоваться этим благом. Санса оттягивала момент, предвкушая новое увлекательное занятие - чувство, в последнее время появляющееся у нее редко. Она была почти счастлива. Раньше она скачивала понравившиеся ей книжки из интернета - любовные романы, в основном, которые читала по вечерам, в свободное от учебы и подруг время. Санса не мыслила себя книжным червем: она любила развлекаться и даже учиться, была в хороших отношениях с большинством своих подруг и педагогов, но по-настоящему чувствовала себя живой, сопереживающей, когда тонула в каком-нибудь трогательном чтиве. Тогда ее сердце начинало биться быстрее, а в голову лезли самые смелые мысли и неожиданные мечты и грезы. В книгах все было так... чисто и честно. Не как в реальной жизни, которая была скучной, монотонной, лишенной идеи, какого-то костяка, словно лукавый создатель, сотворив все это совершенство: людей и природу, забыл - или нарочно не вложил самую малость - цель. Жизнь была как неоконченный текст, как набросок, ждущий оттачивания и завершения, финального аккорда. Санса иногда ловила себя на том, что все эти мысли начали появляться в ее голове после того, как ее разлучили с семьей, и особенно после чудовищного, так и оставшегося нераскрытым убийства отца, которое произошло спустя полгода после ее отъезда в школу в Венецию. Она не могла осознать до конца драматизм произошедшего и искала ответа в книгах, так и не находя его там. В романах все было объяснено, понятно и логично - тайны раскрывались, враги получали по заслугам, добро чаще всего торжествовало, а в реальности отца просто застрелили на улице делового северного мегаполиса, причем в спину, как какого-то мерзавца или труса, убегающего с поля боя. Ходили слухи, что это было политическое заказное убийство. Кому это было нужно, Санса так и не смогла понять, как и принять сам факт свершившегося. На похоронах лежащий в гробу отец показался ей меньше и как-то старше. Она почти не могла осознать, что это он, сопоставить его устоявшийся образ с этим куском плоти, что напугал и озадачил ее. После скорбной церемонии ее вновь отправили в Венецию, а отца кремировали и похоронили на милом севере, в семейной ячейке высоченной стены колумбария, где прах самых уважаемых членов их общества был спрятан за мутными витражными, кое-где уже треснутыми стеклышками, прикрывающими углубления в камне над полустертыми - и из-за этого напоминающими иероглифы или готические письмена - именами. Кладбище лежало в низине, на одной из луговин, окружённой холмами, на границе Италии и Австрии, в том далеком краю, куда ей теперь вовек не добраться. На тумбочке в ее комнате стояла фотография отца в окружении семьи - таким она его и помнила: обстоятельным, слегка отстраненным и вечно чем-то озабоченным, а не отсутствующим и горестно-удивленным, с ввалившимся ртом, каким она увидела его в зале прощаний. Таким она не хотела его знать. Это был не ее папа, а что-то чужеродное и незнакомое. Примерно в тот период, после семейной трагедии и по возвращении в школу, Санса начала прятаться от реальности в книгах, чем дальше, тем больше увязая в этой привычке. Романы и выдуманные истории заменили ей ту часть, что была отведена в ее жизни семье. Родные были далеко: по сути, они отказались от нее. Санса не воспринимала это так - но думать обо всем этом было слишком болезненно и сложно. Как и сейчас - о том, что творилось вокруг. Она привычно шла по кругу, жест за жестом, связывая воедино нити, что образовывали ткань бытия - ее реальности. Вечерняя помывка закончилась - она надела ночную рубашку, которую сшила и вышила сама под руководством монахинь. Теперь ее ждала узкая девичья постель - и новая история, с которой только предстояло познакомиться. Санса взяла свечу и вышла из сырой душевой. В комнате было прохладно - открытое окно послужило поставленной цели: дневная духота выветрилась, воздух в спальне пах глициниями и чуть-чуть - влажной затхлостью воды каналов. Санса водрузила свечу повыше, на стопку учебников на тумбочке, заползла под тонкое жесткое одеяло, заправленное под матрас и таким образом создающее тесный «карман», в котором она проводила ночь за ночью. Санса вспомнила, что младшая сестра каждый раз вытаскивала одеяло и простыню из-под матраса, ругаясь на невозможность спать запелёнатой, как младенец в колыбели. Самой же Сансе нравилась эта система застилания кровати - так она чувствовала себя в безопасности, отгороженная от ночи своим собственным мини-мирком. Она устроилась поудобнее и взяла наконец свой вожделенный приз: толстый пыльный том без обложки и с отсутствующим названием. Запихнула в рот конфетку из подаренной Сандором коробочки и приготовилась погрузиться в другой, неизвестный ей пока мир. Есть конфеты после чистки зубов было неправильно, но Санса пошла на эту сделку с совестью вполне спокойно, как и на многие другие до этого. Потакать плотским желаниям было нехорошо, и сестра Габриэла наверняка поругала бы ее за это, но ведь она ничего не узнает, как не узнает и об украденной из личной коллекции настоятельницы книге. Санса слегка дрожащими пальцами перелистнула желтоватую страницу, идущую после отсутствующего титульного листа. На обратной ее стороне обнаружилась запись чернилами в уголке: «Это все, что остается нам. Помнить и не совершать чужих ошибок...» Она вздохнула - кто знает, кто это написал, когда и зачем. В книге не было ни оглавления, ни вступительной статьи. Санса любила эти небрежные обзоры: читая их, можно было заранее обрисовать себе картину по поводу незнакомого содержания и потом сравнить свои прогнозы с впечатлениями, создавшимися от текста. Это была своеобразная игра - как делать ставки. Теперь же ознакомиться заранее с тем, что ее ждало в тексте, не было возможности, так что Санса начала свое путешествие вслепую. Песнь первая. Начало пути. Покинутый город. Тоскана, 1348 год от Рождества Христова. Впереди, среди зеленых холмов, вилась приятная, утоптанная дорога, убегая вперед, заворачивая за возвышенности и теряясь ближе к горизонту, увенчанному, словно короной, цепью синих туманных гор, смешивающихся с низкими облаками. Сияющие веселые небеса того насыщенного оттенка, что можно встретить на лишь свежих фресках, изображающих чистоту Райских обителей Эдема на заре Создания Мира, еще не затуманенных человеческим пороком, оттеняли выгоревшие уже поля, отягощенные тяжестью клонящихся к земле колосьев - торжество плодородия щедрой земли, которое нынче было некому оценить и воспеть - благодарным дневным трудом и вечерней мирной молитвой. Дома молчали - не хлопотали возле них трудолюбивые хозяйки в светлых чепцах, не мелькали в зарослях жасмина и глициний черноволосые взлохмаченные головки детей, уворачивающихся от материнских подзатыльников и шалящих напропалую, как и полагается на шестой день седмицы, когда приходские школы заперты, добрый священник совершает обходы паствы или занят благочестивыми своими трудами, и есть время на то, чтобы смастерить из палочек и пучков сена верного коня. Казалось, поселения вымерли. Лишь в одном из дворов протяжно, словно страдая от недуга, мычала корова, и где-то неподалеку слышался клекот и возмущенные крики воронья. Вокруг не было ни души - словно весь люд покинул этот прекрасный край, неожиданно двинувшись на поиски новой Земли Обетованной. Вдруг над дорогой взметнулась пыль и тут же, словно спугнутое чем-то, вспорхнуло ввысь воронье, с резким и недовольным карканьем устроившись на ближайших оливах, уже покрытых бледно-зелеными плодами. Из-за поворота показались два всадника, едущие бок о бок. Мощный вороной жеребец с длинною гривой, легко развевающейся на едва заметном ветерке, шел впереди - его хозяин соответствовал коню по массивности и некоторой мрачности: высокий мужчина средних лет, одетый