и выдуманные истории заменили ей ту часть, что была отведена в ее жизни семье. Родные были далеко: по сути, они отказались от нее. Санса не воспринимала это так - но думать обо всем этом было слишком болезненно и сложно. Как и сейчас - о том, что творилось вокруг. Она привычно шла по кругу, жест за жестом, связывая воедино нити, что образовывали ткань бытия - ее реальности. Вечерняя помывка закончилась - она надела ночную рубашку, которую сшила и вышила сама под руководством монахинь. Теперь ее ждала узкая девичья постель - и новая история, с которой только предстояло познакомиться. Санса взяла свечу и вышла из сырой душевой. В комнате было прохладно - открытое окно послужило поставленной цели: дневная духота выветрилась, воздух в спальне пах глициниями и чуть-чуть - влажной затхлостью воды каналов. Санса водрузила свечу повыше, на стопку учебников на тумбочке, заползла под тонкое жесткое одеяло, заправленное под матрас и таким образом создающее тесный «карман», в котором она проводила ночь за ночью. Санса вспомнила, что младшая сестра каждый раз вытаскивала одеяло и простыню из-под матраса, ругаясь на невозможность спать запелёнатой, как младенец в колыбели. Самой же Сансе нравилась эта система застилания кровати - так она чувствовала себя в безопасности, отгороженная от ночи своим собственным мини-мирком. Она устроилась поудобнее и взяла наконец свой вожделенный приз: толстый пыльный том без обложки и с отсутствующим названием. Запихнула в рот конфетку из подаренной Сандором коробочки и приготовилась погрузиться в другой, неизвестный ей пока мир. Есть конфеты после чистки зубов было неправильно, но Санса пошла на эту сделку с совестью вполне спокойно, как и на многие другие до этого. Потакать плотским желаниям было нехорошо, и сестра Габриэла наверняка поругала бы ее за это, но ведь она ничего не узнает, как не узнает и об украденной из личной коллекции настоятельницы книге. Санса слегка дрожащими пальцами перелистнула желтоватую страницу, идущую после отсутствующего титульного листа. На обратной ее стороне обнаружилась запись чернилами в уголке: «Это все, что остается нам. Помнить и не совершать чужих ошибок...» Она вздохнула - кто знает, кто это написал, когда и зачем. В книге не было ни оглавления, ни вступительной статьи. Санса любила эти небрежные обзоры: читая их, можно было заранее обрисовать себе картину по поводу незнакомого содержания и потом сравнить свои прогнозы с впечатлениями, создавшимися от текста. Это была своеобразная игра - как делать ставки. Теперь же ознакомиться заранее с тем, что ее ждало в тексте, не было возможности, так что Санса начала свое путешествие вслепую. Песнь первая. Начало пути. Покинутый город. Тоскана, 1348 год от Рождества Христова. Впереди, среди зеленых холмов, вилась приятная, утоптанная дорога, убегая вперед, заворачивая за возвышенности и теряясь ближе к горизонту, увенчанному, словно короной, цепью синих туманных гор, смешивающихся с низкими облаками. Сияющие веселые небеса того насыщенного оттенка, что можно встретить на лишь свежих фресках, изображающих чистоту Райских обителей Эдема на заре Создания Мира, еще не затуманенных человеческим пороком, оттеняли выгоревшие уже поля, отягощенные тяжестью клонящихся к земле колосьев - торжество плодородия щедрой земли, которое нынче было некому оценить и воспеть - благодарным дневным трудом и вечерней мирной молитвой. Дома молчали - не хлопотали возле них трудолюбивые хозяйки в светлых чепцах, не мелькали в зарослях жасмина и глициний черноволосые взлохмаченные головки детей, уворачивающихся от материнских подзатыльников и шалящих напропалую, как и полагается на шестой день седмицы, когда приходские школы заперты, добрый священник совершает обходы паствы или занят благочестивыми своими трудами, и есть время на то, чтобы смастерить из палочек и пучков сена верного коня. Казалось, поселения вымерли. Лишь в одном из дворов протяжно, словно страдая от недуга, мычала корова, и где-то неподалеку слышался клекот и возмущенные крики воронья. Вокруг не было ни души - словно весь люд покинул этот прекрасный край, неожиданно двинувшись на поиски новой Земли Обетованной. Вдруг над дорогой взметнулась пыль и тут же, словно спугнутое чем-то, вспорхнуло ввысь воронье, с резким и недовольным карканьем устроившись на ближайших оливах, уже покрытых бледно-зелеными плодами. Из-за поворота показались два всадника, едущие бок о бок. Мощный вороной жеребец с длинною гривой, легко развевающейся на едва заметном ветерке, шел впереди - его хозяин соответствовал коню по массивности и некоторой мрачности: высокий мужчина средних лет, одетый в черное, на военный манер, единственной выделяющейся деталью был белый плащ, изрядно запачканный по кромке, небрежной волной спадающий на круп коня. Лицо всадника было прикрыто темной копной волос, из-под которой суровой решимостью сверкал недобрый взгляд. Мужчина мрачно озирался по сторонам, словно искал чего-то и не находил. Позади него, чуть поодаль, лёгкой поступью гарцевала светлая кобылка с темной гривой, на которой изящно сидела молодая по виду дама явно благородного рода, облаченная в неподходящее для дороги тяжелое платье темного бархата, уже запылившееся от пройденного пути и мешающее его хозяйке удобно сесть в дамском седле - еще одна деталь, подчёркивающая принадлежность наездницы к высшему сословию: горожанки и крестьянки редко могли себе позволить роскошь отдельной упряжи, вынужденные претерпевать неудобства мужского седла или ездить в повозках, что больше соответствовало хрупкости сложения, свойственной слабому полу. Всадница выглядела утомленной и поминутно теребила тонкой, унизанной перстнями рукой полупрозрачную вуаль, прикрывающую не тронутое загаром бледное лицо. Волосы были убраны под белоснежный головной убор, охватывающий и подчёркивающий маленький подбородок широкой лентой, и только по выбившейся из-под тонкой ткани золотистой пряди можно было понять, что дама являлась счастливой обладательницей светлых кудрей, столь желанных как среди знати, прибегающей порой к весьма неблаговидным уловкам для приближения к идеалу, так и среди простого люда, уповающего в таких делах лишь на природу и Творца. Чем больше шаловливый ветерок старался заглянуть таинственной всаднице под вуаль, тем ниже клонила она горделивую головку, то ли не желая быть узнанной, то ли в страхе за свою непорочность перед жестоким солнцем Тосканы. Ее спутник осадил коня, останавливаясь на очередном повороте, мельком оглянувшись на молодую женщину (что она была юна, понять можно было по стройному, не отягощенному еще следами материнства стану и по кокетливой косе, перевитой жемчужной нитью, выглянувшей из-под головного покрывала). Дама вздрогнула и дернула поводья неумелым жестом. Послушная кобылка замерла в двух шагах от вороного зверя. - Почему мы остановились? Я ничуть не утомилась, мы можем продолжать... Солнце еще высоко... - звенящим от напряжения голосом произнесла всадница, еще старательнее, чем раньше, натягивая вуаль на бледное лицо и безуспешно пытаясь поправить сбившийся в дороге мудреный головной убор. Потом, словно спохватившись, уронила узкую ладонь на седло, дав солнцу поцеловать себя в высокий по моде лоб и торопливо добавила, - впрочем, если вы желаете отдохнуть, мессер, я не стану возражать. Мы едем с самого рассвета, и я... - Дело не во мне и не в вас. Коней нужно напоить, если мы не хотим, чтобы они пали к вечеру. Да и накормить не помешало бы. И самим тоже... Вы, вероятно, ели все же в этих ваших надушенных золоченых покоях? - Да, мессер, мы принимали пищу, как полагается, после дневной и вечерней молитвы и... - Оставьте свои попытки меня приручить, мадонна, я безбожник, безбожником и помру. Вскорости, по-видимому. Что-то ваши молитвы не очень помогли тем, что уже предстали перед Небесным Судьей. Впрочем, может, они ему нужнее там - авось, воздух в городах станет почище... - Не богохульствуйте, мессер - это не принесет нам добра на пути! - Я не мессер. И вообще никто. И добра на этом пути я не жду, - угрюмо проронил мужчина в черном и спешился. - Надо посмотреть, что случилось в этом ближайшем селении. Может статься, тут есть таверна или трактир... - Но мессер, я не могу зайти в трактир! - ужаснулась дама, всплеснув рукам и совершенно забыв о вуали. Ветерок меж тем о ней не забыл, и пред зрителем - если бы он имелся на этой пустынной дороге - предстало нежное личико, с которого впору было бы писать образ чистого ангела или даже Богородицы: белая кожа, в очередной раз выдающая принадлежность юной девы к благородному сословию, удивительной синевы глаза, опушенные густыми ресницами цвета спелой ржи, тонкий, изящный, как раковина, найденная на берегу ласкового моря, носик и маленький пухлый капризный, явно привыкший отдавать приказы, а не оправдываться, рот. - Не можете - значит, вам придется обождать снаружи, мадонна. Мне надо есть. Да и выпить тоже не помешало бы... Особенно... Впрочем, это не имеет значения. Вы, верно, устали от вашей нелепой подушки. Привыкли, поди, чтобы лошадь водили под уздцы. Как вы продержались так долго, ума не приложу. И стоило все же вам приладить мужское седло. Да и наряд ваш... - Не хотите ли вы сказать, мессер, что мне надо было облачиться в мужское платье? - возмутилась благородная особа, снова вспомн