в черное, на военный манер, единственной выделяющейся деталью был белый плащ, изрядно запачканный по кромке, небрежной волной спадающий на круп коня. Лицо всадника было прикрыто темной копной волос, из-под которой суровой решимостью сверкал недобрый взгляд. Мужчина мрачно озирался по сторонам, словно искал чего-то и не находил. Позади него, чуть поодаль, лёгкой поступью гарцевала светлая кобылка с темной гривой, на которой изящно сидела молодая по виду дама явно благородного рода, облаченная в неподходящее для дороги тяжелое платье темного бархата, уже запылившееся от пройденного пути и мешающее его хозяйке удобно сесть в дамском седле - еще одна деталь, подчёркивающая принадлежность наездницы к высшему сословию: горожанки и крестьянки редко могли себе позволить роскошь отдельной упряжи, вынужденные претерпевать неудобства мужского седла или ездить в повозках, что больше соответствовало хрупкости сложения, свойственной слабому полу. Всадница выглядела утомленной и поминутно теребила тонкой, унизанной перстнями рукой полупрозрачную вуаль, прикрывающую не тронутое загаром бледное лицо. Волосы были убраны под белоснежный головной убор, охватывающий и подчёркивающий маленький подбородок широкой лентой, и только по выбившейся из-под тонкой ткани золотистой пряди можно было понять, что дама являлась счастливой обладательницей светлых кудрей, столь желанных как среди знати, прибегающей порой к весьма неблаговидным уловкам для приближения к идеалу, так и среди простого люда, уповающего в таких делах лишь на природу и Творца. Чем больше шаловливый ветерок старался заглянуть таинственной всаднице под вуаль, тем ниже клонила она горделивую головку, то ли не желая быть узнанной, то ли в страхе за свою непорочность перед жестоким солнцем Тосканы. Ее спутник осадил коня, останавливаясь на очередном повороте, мельком оглянувшись на молодую женщину (что она была юна, понять можно было по стройному, не отягощенному еще следами материнства стану и по кокетливой косе, перевитой жемчужной нитью, выглянувшей из-под головного покрывала). Дама вздрогнула и дернула поводья неумелым жестом. Послушная кобылка замерла в двух шагах от вороного зверя. - Почему мы остановились? Я ничуть не утомилась, мы можем продолжать... Солнце еще высоко... - звенящим от напряжения голосом произнесла всадница, еще старательнее, чем раньше, натягивая вуаль на бледное лицо и безуспешно пытаясь поправить сбившийся в дороге мудреный головной убор. Потом, словно спохватившись, уронила узкую ладонь на седло, дав солнцу поцеловать себя в высокий по моде лоб и торопливо добавила, - впрочем, если вы желаете отдохнуть, мессер, я не стану возражать. Мы едем с самого рассвета, и я... - Дело не во мне и не в вас. Коней нужно напоить, если мы не хотим, чтобы они пали к вечеру. Да и накормить не помешало бы. И самим тоже... Вы, вероятно, ели все же в этих ваших надушенных золоченых покоях? - Да, мессер, мы принимали пищу, как полагается, после дневной и вечерней молитвы и... - Оставьте свои попытки меня приручить, мадонна, я безбожник, безбожником и помру. Вскорости, по-видимому. Что-то ваши молитвы не очень помогли тем, что уже предстали перед Небесным Судьей. Впрочем, может, они ему нужнее там - авось, воздух в городах станет почище... - Не богохульствуйте, мессер - это не принесет нам добра на пути! - Я не мессер. И вообще никто. И добра на этом пути я не жду, - угрюмо проронил мужчина в черном и спешился. - Надо посмотреть, что случилось в этом ближайшем селении. Может статься, тут есть таверна или трактир... - Но мессер, я не могу зайти в трактир! - ужаснулась дама, всплеснув рукам и совершенно забыв о вуали. Ветерок меж тем о ней не забыл, и пред зрителем - если бы он имелся на этой пустынной дороге - предстало нежное личико, с которого впору было бы писать образ чистого ангела или даже Богородицы: белая кожа, в очередной раз выдающая принадлежность юной девы к благородному сословию, удивительной синевы глаза, опушенные густыми ресницами цвета спелой ржи, тонкий, изящный, как раковина, найденная на берегу ласкового моря, носик и маленький пухлый капризный, явно привыкший отдавать приказы, а не оправдываться, рот. - Не можете - значит, вам придется обождать снаружи, мадонна. Мне надо есть. Да и выпить тоже не помешало бы... Особенно... Впрочем, это не имеет значения. Вы, верно, устали от вашей нелепой подушки. Привыкли, поди, чтобы лошадь водили под уздцы. Как вы продержались так долго, ума не приложу. И стоило все же вам приладить мужское седло. Да и наряд ваш... - Не хотите ли вы сказать, мессер, что мне надо было облачиться в мужское платье? - возмутилась благородная особа, снова вспомнив об оставленной на время вуали и с поспешностью задернув лицо от палящих лучей полуденного солнца и не менее смущающих взглядов ее неучтивого спутника. - Это грех, да и не пристало даме порочить себя ношением панталон. - Вы скорее себя опорочите, слетев в грязь с этого вашего седалища и искалечив себя. А лекарей мы на пути встретим едва ли - разве что этих, с клювами... - мужчину заметно передёрнуло, даже его конь, до этого мирно стоящий поодаль, ощутив это, нетерпеливо переступил с ноги на ногу и фыркнул, словно соглашаясь с хозяином. - Впрочем, воля ваша. Если вам угодно ехать боком - извольте, мадонна, но учтите - за нами еще возможна погоня, так что я и рад бы заверить вас, что мы всегда будем тащиться шагом, но лгать вам не хочу. Если таковому суждено сбыться - вам придется выбросить эту вашу сбрую и сесть по-людски. - Да вы что, мессер! Вы представляете, во что обошлась моим родичам эта «сбруя», как вы ее изволите называть? - А во сколько вы цените свою драгоценную жизнь, мадонна? Тут не до роскоши, если вы еще не уразумели, - буркнул невежа, потянув за свесившуюся узду темногривую лошадь. Кобылка дернулась и пошла тихой рысью, словно устав от шага. Мужчина двигался быстро, одной рукою ведя собственного коня, другой же направляя послушное животное к широкой утоптанной, заросшей по краям дикими маками и теми мелкими цветочками, что в народе называют маргаритками, тропе, сбегающей в луговину прочь от основной дороги. Его робкая спутница оправила складки своего вишневого оттенка верхнего платья и толстый золотой шнур, служивший ей поясом, свернувшийся змеей на расшитой причудливыми узорами подушке седла, поудобнее расположив на подножной скамеечке едва видневшиеся из-под краев прикрывающего узкие плечи и нежную шею длинного красного плаща маленькие ступни в желтых кожаных башмачках. Спустя некоторое время, показавшееся обоим путникам слишком долгим испытанием, они достигли первого дома поселения - на первый взгляд, казавшегося пустым. Мужчина отпустил обоих коней и, не оглядываясь на даму, без стука зашел в небольшое каменное строение с плоской, крытой соломой крышей. Пробыл он там не более минуты, стремительно вылетев наружу, ногою распахнув себе дверь. Лицо он прикрыл плащом - но, судя по всему, причиною было не желание скрыть личину, а скорее что-то, некстати обнаруженное им в доме. Он торопливо прихватил поводья уже занявшихся сочною травою лошадей и через силу повел их далее. Дама вполголоса осведомилась о причине, по которой они так скоро покинули это жилище. - Чума, - коротко бросил ее суровый кавалер. - Тут нам нечего искать. Черная смерть добралась и в эти пределы. В доме шныряют крысы, пожирая то, что осталось от хозяев. Скоро по пятам старухи с косой добредут и врачеватели со своей свитой - сунут свои клювы, набитые вялым сеном и спесью, в это пристанище трупов и начнут свои мерзкие исследования, а потом пожгут останки, вознося к небу смрад и свои нечестивые молитвы. - За что вы их так ненавидите, мессир? Они служат людям и все же пытаются хоть кому-то облегчить участь. - Как? Пуская кровь и ставя пиявки? Сдается мне, что целью этих порождений тьмы является не врачевание, а звонкие флорины. Знавал я одного лекаря во Флоренции, что подвизался с местными недорослями на предмет лечебных свойств лягушек, посаженных на бубоны. Все это вздор. Не помогут ни лягушки, ни окуривания домов, что столь настоятельно советуют эти шарлатаны. Не спасут даже эти ваши молитвы. Покинутый нами город опустошен чумой, а эти пугала так и ходят по улицам, не стесняясь заходить в жилища и изучать природу зловредной болезни, вскрывая трупы. Нам надо ехать дальше. Эти лекари и на нас наведут если не чуму, так какого-нибудь охотника за легкой добычей. Не для того я увез вас оттуда, мадонна, чтобы сесть тут подле вымершей общины вилланов и покорно ждать своей участи. Стоило бы напоить коней, но я поостерегусь брать воду из их колодца. - Как скажете, мессер. Я полностью полагаюсь на ваше благоразумие. - Это не благоразумие, моя госпожа, это желание выжить, ничего более. Доберемся до ближайшего ручья и там сделаем привал. Жаль, что сейчас не пора еще снимать урожай - так мы могли бы надеяться на вызревшие в рощах плоды. А тут придется обходиться тем, что есть. Пищи нам хватит на ближайшие сутки - а там как дьяволу будет угодно. Ибо бог - если он есть - покинул эти места. Закончив свою горестную мрачную речь, мужчина в черном откинул плащ и оседлал своего верного жеребца, направляя его в обратный путь к дороге. Воронье, расположившееся на оливах и ветвях дуба, покрытых свежими, еще не успевшими запылиться листочками, с недовольным шумом взлетело темной тучею в