в об оставленной на время вуали и с поспешностью задернув лицо от палящих лучей полуденного солнца и не менее смущающих взглядов ее неучтивого спутника. - Это грех, да и не пристало даме порочить себя ношением панталон. - Вы скорее себя опорочите, слетев в грязь с этого вашего седалища и искалечив себя. А лекарей мы на пути встретим едва ли - разве что этих, с клювами... - мужчину заметно передёрнуло, даже его конь, до этого мирно стоящий поодаль, ощутив это, нетерпеливо переступил с ноги на ногу и фыркнул, словно соглашаясь с хозяином. - Впрочем, воля ваша. Если вам угодно ехать боком - извольте, мадонна, но учтите - за нами еще возможна погоня, так что я и рад бы заверить вас, что мы всегда будем тащиться шагом, но лгать вам не хочу. Если таковому суждено сбыться - вам придется выбросить эту вашу сбрую и сесть по-людски. - Да вы что, мессер! Вы представляете, во что обошлась моим родичам эта «сбруя», как вы ее изволите называть? - А во сколько вы цените свою драгоценную жизнь, мадонна? Тут не до роскоши, если вы еще не уразумели, - буркнул невежа, потянув за свесившуюся узду темногривую лошадь. Кобылка дернулась и пошла тихой рысью, словно устав от шага. Мужчина двигался быстро, одной рукою ведя собственного коня, другой же направляя послушное животное к широкой утоптанной, заросшей по краям дикими маками и теми мелкими цветочками, что в народе называют маргаритками, тропе, сбегающей в луговину прочь от основной дороги. Его робкая спутница оправила складки своего вишневого оттенка верхнего платья и толстый золотой шнур, служивший ей поясом, свернувшийся змеей на расшитой причудливыми узорами подушке седла, поудобнее расположив на подножной скамеечке едва видневшиеся из-под краев прикрывающего узкие плечи и нежную шею длинного красного плаща маленькие ступни в желтых кожаных башмачках. Спустя некоторое время, показавшееся обоим путникам слишком долгим испытанием, они достигли первого дома поселения - на первый взгляд, казавшегося пустым. Мужчина отпустил обоих коней и, не оглядываясь на даму, без стука зашел в небольшое каменное строение с плоской, крытой соломой крышей. Пробыл он там не более минуты, стремительно вылетев наружу, ногою распахнув себе дверь. Лицо он прикрыл плащом - но, судя по всему, причиною было не желание скрыть личину, а скорее что-то, некстати обнаруженное им в доме. Он торопливо прихватил поводья уже занявшихся сочною травою лошадей и через силу повел их далее. Дама вполголоса осведомилась о причине, по которой они так скоро покинули это жилище. - Чума, - коротко бросил ее суровый кавалер. - Тут нам нечего искать. Черная смерть добралась и в эти пределы. В доме шныряют крысы, пожирая то, что осталось от хозяев. Скоро по пятам старухи с косой добредут и врачеватели со своей свитой - сунут свои клювы, набитые вялым сеном и спесью, в это пристанище трупов и начнут свои мерзкие исследования, а потом пожгут останки, вознося к небу смрад и свои нечестивые молитвы. - За что вы их так ненавидите, мессир? Они служат людям и все же пытаются хоть кому-то облегчить участь. - Как? Пуская кровь и ставя пиявки? Сдается мне, что целью этих порождений тьмы является не врачевание, а звонкие флорины. Знавал я одного лекаря во Флоренции, что подвизался с местными недорослями на предмет лечебных свойств лягушек, посаженных на бубоны. Все это вздор. Не помогут ни лягушки, ни окуривания домов, что столь настоятельно советуют эти шарлатаны. Не спасут даже эти ваши молитвы. Покинутый нами город опустошен чумой, а эти пугала так и ходят по улицам, не стесняясь заходить в жилища и изучать природу зловредной болезни, вскрывая трупы. Нам надо ехать дальше. Эти лекари и на нас наведут если не чуму, так какого-нибудь охотника за легкой добычей. Не для того я увез вас оттуда, мадонна, чтобы сесть тут подле вымершей общины вилланов и покорно ждать своей участи. Стоило бы напоить коней, но я поостерегусь брать воду из их колодца. - Как скажете, мессер. Я полностью полагаюсь на ваше благоразумие. - Это не благоразумие, моя госпожа, это желание выжить, ничего более. Доберемся до ближайшего ручья и там сделаем привал. Жаль, что сейчас не пора еще снимать урожай - так мы могли бы надеяться на вызревшие в рощах плоды. А тут придется обходиться тем, что есть. Пищи нам хватит на ближайшие сутки - а там как дьяволу будет угодно. Ибо бог - если он есть - покинул эти места. Закончив свою горестную мрачную речь, мужчина в черном откинул плащ и оседлал своего верного жеребца, направляя его в обратный путь к дороге. Воронье, расположившееся на оливах и ветвях дуба, покрытых свежими, еще не успевшими запылиться листочками, с недовольным шумом взлетело темной тучею во все ярче наливающееся синевой небо и, покружив над двором и полем, опустилось обратно, провожая злым сверканием черных, как обсидиан, глаз двух всадников, спешащих к дороге. А те, добравшись до тракта, вновь пустились в невеселое свое путешествие: наездник на вороном, как и прежде, в авангарде, его дама на небольшом расстоянии позади, пугливо озираясь на зловредных птиц и оставленное позади селение. Вскоре две одинокие фигуры исчезли за очередным поворотом, и безжалостное летнее солнце освещало теперь только волнующееся на ветру желтое море несжатых колосьев и пустынную дорогу, которая хранила память о недавнем присутствии людей, лишь пока поднявшиеся клубы пыли не осели обратно на покрытую змеящимися трещинами следов затянувшейся засухи и выбоинами от проезжавших здесь когда-то повозок, томящуюся одиночеством землю. Санса захлопнула книгу, от чего свеча, уже почти догоревшая, затрещала, а сонные глаза, уже почти начавшие закрываться, зачесались от попавшей в них мельчайшей пыли. Ей хотелось читать дальше, узнать, что же сталось с этими случайными, все еще неразгаданными всадниками, выяснить, куда приведет их дорога и смогут ли они в итоге отдохнуть. Она могла бы, казалось, тонуть в новом чтиве всю ночь, если бы только свеча горела вечно. Но от той уже остался маленький куцый огарок, грозящийся вот-вот потухнуть, а идти на кухню за новой ей не хотелось, да и вообще, они должны экономить ресурсы. Продолжать дальше не давала и еще одна мысль, поселившаяся в голове с того момента, как она начала читать, и сейчас тоже не дающая покоя. Если она будет торопиться - книга скоро закончится, а этого Сансе хотелось меньше всего. Она потерпит. Пламя вспыхнуло ярче, чем раньше, в последний уже раз и медленно потухло, - фитиль тлел в подступившей к изголовью тьме, как забытый уголек в печке. Санса вздохнула и, выскользнув из кровати, подошла к окну, раскрывая ставни и приотворяя стекло. Прохладный пряный воздух рванул в душную спальню, остужая ей щеки и пробуждая в душе неясные томления. Она знала, что Сандор уже давно ушел, что он, наверное, добрался до своего убежища в монастыре и готовится ко сну - раздевается - подсказал ей услужливый мозг, и она вспыхнула, отгоняя непрошеные мысли. И все же ей отчаянно захотелось, чтобы он стоял там, в темноте - ждал ее - вечно. «Ничего там нет, во мгле - сердито сказала себе Санса и отошла от окна. - Ничего и никого. И тебе пора в кровать, а то завтра утром сестра Габриэла непременно разбудит с рассветом, будто в монастыре было так много дел, что ее присутствие требовалось с первых лучей солнца. Старухе одиноко - как и всем им - вот она и ищет, куда бы себя применить и кого бы помучить». Санса легла обратно в постель, в свой еще не успевший остынуть «кармашек», и сомкнула не желающие спать глаза. Утомленный организм пару минут посопротивлялся, а затем перед ее мысленным взором замелькали выдуманные, переплетающиеся с реальностью картинки: дама на светло-сером коне, и она и есть та дама - это ее, Сансино, лицо выглядывает из-под прозрачной вуали. Одновременно она видит себя глазами сидящего на ветвях дуба ворона и еще кого-то, спрятавшегося в оливковой роще, припавшего к пыльной земле: одинокая фигура в темно-красном, нелепом по жаре платье, неловко сидящая в странном седле. Ее спутник - Сандор, и тут отмеченный печатью огня - оглядывается, и Санса замечает на его лице привычное недоумение и раздражение, и еще что-то, чего в реальности не бывало. Сожаление? Вожделение? Ожидание? Тут он будет ждать ее всегда. Санса перевернулась во сне, подкладывая ладонь под горящую щеку, а забытая книга упала на пол с глухим стуком и раскрылась, по иронии судьбы, на той самой станице, откуда чумным доктором щерилась смерть, глядя всезнающим взглядом в окружившую ее темноту - на минуту словно забыв о своих будущих жертвах и все же помня о них - вечно.