иметь германские корни - было непонятно, но единственное, что он знал: она была необычайно хороша, и его к ней тянуло с первой их встречи где-то на одном из дурацких мостиков в центре, где он был вынужден мотаться по делам монастыря. Она всегда была с какой-то хихикающей подругой - была ли это одна и та же, или они сменялись, Сандор не знал- их лиц он не мог запомнить, да ему это было и неинтересно. Все они на фоне Сансы казались ему блеклыми курицами, а она пламенела, как одна из тех дурацких мифических птиц, что часто вышивали в Средневековье на гобеленах. Про гобелены Сандор знал все: когда его взяли в поездку во Флоренцию и отвели в один из тамошних музеев (названия он не запомнил), он умудрился потеряться в бесконечных залах с пыльными, вылинявшими за века драпировками, когда-то создававшими видимость красоты в дурацких холодных дворцах знати и богатеев. После получаса беготни по коридорам Сандор окончательно запутался и озверел от глупых готических костюмов незнакомых ему персонажей этих средневековых комиксов и нелепых зверей, изображенных на огромных - во всю стену - полотнах. Что ему запомнилось, это были трехглавые уродцы: то ли люди, то ли подобия сфинксов с телами волков, шеями змей и лицами ангелов и причудливо и хаотично расположенные по углам гобеленов птицы, часто тоже с человечьими, женскими головами, навечно застывшие в полете, с жеманными приторными улыбками на кукольных личиках. Он был готов поблагодарить сразу и небеса, и всех демонов пекла, когда улыбающийся и невозмутимый, как всегда, неизвестно откуда появившийся в одной из зал настоятель тронул его за плечо и, ничего не спрашивая, поманил его за собой к выходу, который, как выяснилось, был скрыт под одной из драпировок, фальшивой и стилизованной под старину. Сандор с завидным рвением дернулся в узкий ведущий на цветущий двор ход. На современном варианте гобелена был изображен коленопреклонённый человек, которому, судя по всему, готовились отрубить голову. Видимо, кураторы музея любили шутить, и спрятанный под драпировкой выход символизировал пресловутый свет в конце тоннеля. По крайней мере, выползший на солнце Сандор почувствовал себя если не воскресшим, то уж, как минимум, обновленным. После этого он зарекся ходить в музеи и уж тем более смотреть на гобелены. Но птицы запали ему в душу. Яркие, вышитые золотой нитью, невиданные полупернатые-полудевы. Таких не бывает - только одна. Та, что закрыла свое окно так поспешно, словно увидела за ним смерть. Сандор вздохнул и, постояв еще пару минут, таращась на черный квадрат, очерченный по краям красной нитью просачивающегося наружу света, решил, что пора и восвояси. Искать тут было нечего, а вот его самого запросто мог найти кто-нибудь. И вообще - не стоило привлекать внимание еще оставшихся в городе выживших к заветному окну. Он уже было развернулся, чтобы уйти, но все же бросил последний тоскливый взгляд на стену пансиона и увидел, что красная нить, отметившая окно Сансы, исчезла. Все было черно и пусто: ее спальня словно перестала существовать, слилась с темнотой, ушла в измерение снов и небыли. Сандор перестал оглядываться, дал себе мысленного пенделя и зашагал к узкому проулку между двумя неправильной формы домами. В этом городе все было неправильным. Дурацкие мосты, по которым нельзя провезти тележку. Тухлая вода каналов, в которую обязательно мочились желающие показать себя оригинальными визитеры. Пугливые, сидящие взаперти в оазисах неожиданно просторных внутренних двориков люди, живущие тут всю жизнь и насквозь пропитавшиеся запахом соли, сырости, рыбы, мокрого камня и грязного дыма индивидуальных систем отопления. Наглые чайки, что царствовали тут с утра и до позднего вечера, растаскивая выброшенные прямо на древние мостовые мусорные пакеты с обрезками салата и обглоданными куриными костями и ни капли не стесняясь огорошенных таким нахальством туристов, робко щелкающих их на телефоны. Не звонящие колокола. Он сам. Сандор привык к этому городу: к его вони и шуму, и плеску воды, и мертвенной тишине по ночам - словно они все внезапно оказывались в средневековье. Радости цивилизации в образе успокаивающе ревущих на освещенных фонарями улицах машин и мотороллеров сюда не добрались. По ночам это был город молчания - а теперь эта тишь распоряжалась тут еще и днем, выйдя из мглы и воцарившись надо всем. Они - последние, кто исподтишка пытался разговаривать. Сандор подумал, что, в общем, ему насрать на силы природы: пока Санса хочет его видеть, он будет приходить. А если однажды прогонит - он уйдет, оставив позади эту сомнительного качества жемчужину у моря, которую столь многие мечтают хоть раз в жизни увидеть. Сядет на чей-нибудь мотороллер и укатит на материк. Рванет на север - или на юг. Пусть забирают ее себе, без остатка. Вместе с покрытым трупными пятнами, раздувшимся от жары, уже пованивающим контролером - стражем водной маршрутки номер один - и его другом, старым лабрадором Карло. В первый день, как он его заметил, Сандор приблизился к сдохшему псу и старательно изучил его желтый, сплетённый из синтетического волокна ошейник. Должно быть, бедняге было жарко по такой погоде в этой едкого поносного цвета удавке, подумалось тогда ему. Сандор снял с пса ошейник и запульнул его в Гранд Канале, на радость живущим там по легендам рыбам-мутантам. «Карло, верный товарищ Джессики и Циннии», булькнув, ушел на дно. Возможно, ошейник стоило сбросить туда вместе с его законным хозяином, но Сандору показалось кощунственным хоронить пса, умершего неизвестно - вернее, известно - от чего - в городской водной магистрали, хотя наверняка туда уже попали другие представители мира фауны, подцепившие ту же самую заразу. Он лучше бы закопал собаку где-нибудь в земле - но, на беду, рядом не было ни клочка, а тащить уже разложившийся труп в дальний сквер ему не хотелось. Возможно, старый Карло сам нырнет в канал - или его туда спихнут настырные чайки. Про контролёра Сандор даже не подумал - люди его всегда интересовали меньше, чем звери. Венеция была неправильным городом - тут даже похоронить кого-то не удастся - либо в воду, либо под клювы падальщикам, причем не только пернатым. То, о чем умолчал Сандор в разговоре с Сансой - то, на что он сегодня наткнулся, шляясь без дела по городу - так и зудело у него в голове, как рой навозных мух.Чем старательнее он отгонял эти мысли, тем навязчивее они звучали, рисуя новые неприятные образы в воспаленном от вечного недосыпа и слишком затянувшегося одиночества мозгу. Это была та информация, которой не то чтобы не надо было делиться с девушкой, но было категорически противопоказано разглашать кому бы то ни было. С утра он, без толку догуляв до Сан Марко и не обнаружив там ничего, кроме нескольких трупов туристов, разбросанных там и сям по площади, и спугнув известных чаек в кафе Флориан, не спеша побрел в сторону станции за запасами для себя и Марцио. Настоятелевы сардины почти кончились, у кота рос аппетит, да и самому Сандору надо было что-то лопать. Варить пасту в камине у него не выходило, а хлеб, сыр и последний окорок, что висел в чулане у монахов, он уже подъел. Он помнил про булочную возле автобусной станции и решил проверить там, по пути зарулив в парочку супермаркетов - авось повезет, и что-то обнаружится открытым: уж совсем в открытую мародерствовать ему не хотелось. У него все же были свои правила - и, даже несмотря на творившийся вокруг беспредел, нарушать их он не собирался. На площади, недалеко от поворота к винтовой лестнице Боволо-Контарини, он неожиданно - очень неожиданно - наткнулся на двоих, деловито тащивших какие-то мешки в сторону скрытой во дворике старинной башни. Пожилой лысоватый плотный тип, по виду южанин, носатый и зеленоглазый, шел впереди с одним мешком, следом за ним, странно раскачиваясь, вразвалку, с мешком поменьше за плечами, фальшиво насвистывая песенку про голубку, брел другой, тощий и светловолосый, не сильно старше самого Сандора. Свистун, обернувшись, зыркнул на него бледно-голубыми, типично северными глазами и от удивления уронил свою поклажу, которая шлепнулась на мостовую с неприятным чавканьем, напомнившим Сандору о звуке, что выходит, когда кидаешь камень в мелкое болотце. Такие лужицы часто образовывались после очередного наводнения вдоль береговой линии лагуны, и он, вопреки запрету, таскался в каникулы под мост Свободы - искать вынесенные морем сокровища. Приятелей из-за внешнего вида у него было немного, поэтому Сандор отлично научился занимать себя сам. В принимавших его «гостевых» приемных семьях он не задерживался - по большей части даже не из-за неуживчивости характера, а скорее по причине полного отсутствия заинтересованности обрести эту самую семью. Он уже знал, что такое семья: у него был брат, что пропадал уже долгие годы то там, то сям за границей, перейдя из местной маргерской шпаны в почетную категорию защитников отечества. Только вот кого и от чего он защищал, Сандор так и не понял. Одно было ясно: на его службе брату платили немало, и он оставался законным его опекуном, а вопрос, где кантоваться младшему брату все время, пока он отсутствовал, Григора не занимал вовсе, чему Сандор был несказанно рад. Гостевые семьи были, в сущности, не так плохи. Единственное, что бесило его до глуби