ы души - это тот факт, что выбирали его из таких же неудачников, как он сам - с волочащимся позади хвостом в виде сбежавших куда-то родственников, сохранивших при этом родительское или опекунское право и мешающих реальному усыновлению - за его увечье. Его брали, чтобы жалеть - а этого он не выносил. Мерзко было ощущать на себе испуганные взгляды, но еще более отвратительно - сочувствующие. В те моменты, когда он проводил очередной период междусемья в приюте округа (там дозволялось находиться не более шестидесяти дней на передержке, больше государство брать на себя не хотело, все дети должны были быть распределены по временным или постоянным пристанищам) в дни посещений и «осмотра» он был одним из немногих, кто прятался по углам и не желал демонстрироваться. У всех детей были уже выверенные методы поведения во время визитов потенциальных родителей. Во временных семьях можно было позволять себе больше, выцыганивать из принимающих людей подарки, игры, технику - это все потом забиралось с собой. В приюте тоже было неплохо, но свободы там было куда меньше, не говоря уже о качестве еды. Но Сандор был готов терпеть и клетку, и каждодневную пасту с мучнистым соусом, только бы не эти озабоченные лица, что возникали перед ним, пытающиеся изобразить хорошую мину при плохой игре и притворно ласково глядящие на его уродский ожог. Неискренние слова, неискренние взгляды, чужие руки, пытающиеся убрать от его физиономии спутанные волосы - стричься он никогда не давался. Единственный, кто умудрялся его обкорнать - братец, периодически наезжавший домой и забиравший его в воняющую крепким табаком, нечищенным нужником и пылью родительскую квартиру между «миротворческими миссиями». Там жизнь мгновенно превращалась в страшный сон, который в какие-то моменты казался Сандору единственной существующей реальностью. Брат беспробудно пил, молча буравя его, сидящего в углу с книжкой, ничего хорошего не сулящим, кажущимся беспристрастным взглядом налитых кровью темных глаз. Сандор уже знал, что кроется за этой беспристрастностью. Знал он и то, что, если уйти в другую комнату, спрятаться - будет еще хуже. За книжки он получал. Как получал и за все остальное - игрушки брата раздражали еще больше. Два раза он напоил Сандора до полной отключки почти неразбавленным спиртом. Один раз - привез ему в подарок нож и пистолет, сообщив, что забрал все это у «арабишки» вместе с руками. «В прямом смысле, братишка!» - хохотнул тогда Григор, а Сандор, мертвея, забрал подарки, морщась от отвращения и понимая, что демонстрировать его нельзя - иначе это может стать последним, что он вообще изобразит. Вместе с тем, он испытывал странное притяжение, желание пощупать сталь и снять пушку с предохранителя. После того, как они вместе «обмыли» подарок, брат, пьющий с самого самолета, что принес его из южных стран, вырубился прямо за столом, а пьяненький, поминутно сглатывающий и борющийся с подступающей тошнотой Сандор, обошел массивную фигуру Григора и дрожащей рукой поднес здоровенный блестящий нож к бритому затылку брата, к той незащищенной части бычьей шеи, что обычно находилась на такой высоте, что надо было, как минимум, подставлять стул, если не лестницу. Брат отличался воистину богатырским ростом. Сандор мечтал о том, что он вырастет, станет таким же высоким и однажды замочит своего опекуна и мучителя в честном поединке. Не вот так, во сне - это было слишком мерзко. И все же он замер на пару минут в нерешительности, не убирая клинка и тупо таращась на храпящего Григора. Лишь один жест, одно движение руки - и он будет свободен. Возможно, даже не пойдет в колонию. А если даже пойдет - все лучше, чем все время ждать и бояться наездов родственника. Надеяться на эти наезды. В полубреду утренних кошмаров терзаться мечтой о том, что брат вернется насовсем и изменится, - к примеру, бросит пить, возможно, женится и заберет его домой. Впрочем, эти мысли давно перестали его посещать, и Сандор, вспоминая их, не мог не презирать себя. В тот вечер он так и не свершил свое возмездие. Наутро брат практически выбрил его, похмельного и мающегося желудком, налысо, прокомментировав это фразой: «Настоящие воины никогда не прячут шрамы за космами, щенок. Ты - позор на мою голову!» Что шрамы были оставлены самим Григором, об этом никто не вспоминал, хотя сам братец, похоже, чуть ли не гордился этим поступком. Сандор помнил его слова, брошенные после знаменательного акта воспитания "по методу Григора", когда живой еще тогда отец вызвал скорую. «Теперь ты будешь знать, что воровать нехорошо. И трогать чужое тоже. Те, кто играют с огнем, рано или поздно обожгутся, братишка, запомни!» Он запомнил. Валяясь в больнице с мордой, замотанной пропитанными какой-то гадостью бинтами, он, в редкие моменты приходящий в сознание (ожог воспалился, и его старательно, неизвестно зачем, вытаскивали из небытия, накалывая антибиотиками и в промежутках между приступами тошноты заставляя есть) все время возвращался к мысли, что во всем виноват сам. Не надо было брать зажигалку брата. Нельзя было красть. О том, что серебряная Зиппо, предел мечтаний всех мальчишек квартала, скорее всего была сворована или отнята у какого-нибудь богатенького поца, Сандор не задумывался. Изящная дорогая вещица теперь принадлежала Григору - а тот в свои четырнадцать никому не давал спуска, даже взрослым парням. Его вещи - всегда классные и какие-то особенно притягательные: куртка с заклепками, яркие новомодные кепки, армейский ремень, выменянный у какого-то моряка на пристани - все это мучительно притягивало Сандора. Но особенно его манила зажигалка. Григор, как правило, носил ее с собой - он уже покуривал, особенно в каникулы. А тут она осталась на кухонном столе. Сандор увидел и не поверил своему счастью. Григор был у какого-то приятеля и не должен был вернуться до вечера. Теоретически. Хватило бы времени взять Зиппо и показать ее приятелям: вечно сопливому, порой жующему козявки Джанни и, особенно, богатенькому Даниэле, что вечно задирался и дразнил Сандора за то, что тот донашивает тряпки за братом. Вот он увидит, какие вещи доверяет ему старшой, как вообще здорово иметь вот такого крутого брата! Сандор сам не помнил, как стянул со стола вещицу. Отец был в таверне: дегустировал молодое вино и наверняка жаловался всем, кому не лень было слушать старого забулдыгу, на тяжелую ношу в лице двух отпрысков, которую ему приходится на себе волочь. Дома никого не было. Он зазвал болтающихся без дела приятелей в собственный двор - день был воскресный, и деваться было некуда. Друзья оценили вещь, сплёвывая в сторону и завистливо скашивая глаза. Даниэле сквозь зубы процедил: «Да она, небось, не работает! Кто бы такому сопляку дал Зиппу!» Сандор щелкнул кнопкой перед носом обомлевшего Дани и сам уставился на ровно горящее пламя, завороженный красотой огонька и не менее очевидной красотой источника этого света. И это сокровище было его - пусть на время, но все же. Трое пацанов некоторое время смотрели на чудо-зажигалку, потом Джанни метнулся домой с криком: «У меня есть каштаны, народ! Разожжем жаровню и пожарим! Во будет номер!» Он все время говорил про этот номер, раздражая этим всех вокруг. На этот раз, впрочем, Сандор был с ним согласен. Он выдвинул на середину двора большую трехногую круглую жаровню, положил туда полено из-под лестницы и подбросил сверху и с боков мелких веточек. Ржавая сковорода для каштанов была в чулане: он как раз собирался за ней пойти, как почувствовал, что кто-то сцапал его за ухо. Сандор было подумал, что это Даниэле решил пошутить, и было уже развернулся с намерением дать приятелю «леща», как вдруг почувствовал запах дешевых сигарет и обомлел. Это был Григор, и он вернулся раньше времени, застав его в самый разгар преступления. Сандор не стал пищать, терпел, сжав зубы. Если кричать, будет больнее - это тоже был урок, усвоенный им из нежного общения с братом. Григор задумчиво развернул младшего Клигана к себе лицом и молча взирал на него с минуту, переводя взгляд с лица братишки на грязную руку, в которой была зажата злосчастная зажигалка. Потом его физиономию озарила крайне недобрая усмешка. Он отпустил Сандора и взглянул на мешочек с каштанами, брошенный возле жаровни, который таки успел притащить Джанни (обоих приятелей и след простыл - Григора они боялись, как огня). - Значит, ты затеял кастаньяту, братец? Ну, ко времени, ко времени. Сейчас мы позабавимся. Неси сюда сковороду - ты же за ней шел? - Д-д-да... - Вот и иди. Папаня еще не скоро придет. Вот и ужин будет, кстати. Каштаны сытные и полезные - так говорят, - Григор сплюнул сквозь зубы на отцовскую грядку с базиликом. - Дуй за сковородой. А я займусь растопкой. Сандор, не помня себя от ужаса, поплелся в дом. Ему казалось странным, что он так легко отделался. Григор никогда ничего не прощал. Тем более, отца дома не было. Он уже приготовился быть битым (сильно битым). Григор знал, куда лупить, чтобы не оставалось следов - чтобы не кудахтали тетки во дворе и не нудила учительница. Они ходили в разные школы: Григор уже заканчивал среднюю, тогда как Сандор был в предпоследнем классе младшей, но его маэстра жила в их квартале и хорошо знала семейство Клиганов, поэтому всегда безошибочно определяла, как именно Сандор «ударился об стол», тем б