абриэла, сложив руки перед собой и откинув длинные крылья своего темно-синего плата назад, за спину, привычно забормотала негромкую молитву: «Благослови, Господи, своею щедрой рукой эту пищу, подкрепляющую наши бренные тела, и дай нам стойкости духа в эти смутные времена. Сделай так, чтобы мы всегда были верны тебе в службе и в отдыхе, в молитве и во вкушении пищи, да избавь нас от греха праздности и сомнения. Аминь». Санса склонила голову на руки, сцепленные замком, бездумно повторяя слова, которые не находили отклика в ее мятущейся душе. Монахиня бросила на нее цепкий взгляд из-под черных с проседью бровей, наполовину скрытых жёстким краем синей головной повязки. Санса опустила ресницы: еще начнёт, чего доброго, спрашивать, что она делала весь день - придется лгать, а ложь - грех. Во всяком случае, врать монахине Сансе было не очень приятно. Но сестра Габриэла ничего не сказала, а лишь молча приступила к ужину, аккуратно, как в лучшем ресторане, орудуя трезубой неудобной вилкой и тупым ножом, отрезая от плоского и тонкого, как бумага, куска засыпанного крупной солью мяса маленькие кусочки и по одному кладя их в рот. Санса вздохнула и занялась горохом. Мяса ей не хотелось - особенно из-за мерещащихся везде запахов. Но спорить было бесполезно - сестра Габриэла недаром была в миру матерью трёх мальчиков - ей даже не надо было повышать голос: все пансионерки и так перед ней робели. Никто толком не знал, почему, но факт остается фактом: возражать ей было себе дороже. За эти дни Санса уже научилась лавировать между столпами рутины - но часто въедливая монахиня подстерегала ее в неожиданных местах, коря за праздность. По мнению сестры Габриэлы, не дело было оставлять занятия - даже если учителя не показывались, а выпускные экзамены, похоже, на этот год были отменены свыше. Вся эта аргументация не производила на монахиню никакого впечатления - она твердила, что каждый должен делать свое дело - независимо от того, что происходит вокруг, а если ситуация требует, еще и по возможности брать на себя обязанности других, что выбыли из строя. Поэтому после обеда - с полудня и до двух - время сиесты было заполнено занятиями латынью и немецким - тем, что сестра Габриэла знала из школьной программы. Санса уныло подчинялась, но выполнять заданные ей упражнения для самостоятельной работы ленилась, весь вечер потратив на чтение не имеющих отношения к школьной программе книг, и частенько потом сидела по ночам со свечой, внезапно усовестившись - все же монахиня желала ей добра и старалась хоть как-то скомпенсировать ухнувшее в тартарары образование. Вот и сегодня Санса провела весь день за книгой - как только вышла из кабинета матери-настоятельницы, который сестра Габриэла выбрала в качестве класса для их занятий. Она ухватила себе собрание пьес Эврипида - под бдительным оком монахини, что зачем-то взяла в привычку сопровождать ее в библиотеку - и потом до половины седьмого, закрывшись у себя в комнате, грустила над судьбой Медеи и негодовала по поводу вероломного и бесхребетного Ясона. Когда она наконец захлопнула пыльный том, то в голове уже созрело решение - больше никаких трагедий. Только хорошие концы. Строчки, дающие надежду. Мрака и так хватало - вокруг. Она подняла голову и взглянула на методично разделывающуюся с ужином сестру Габриэлу. Кусочек мяса и вилка гороха. И так - пока тарелка не опустеет. Сестра Габриэла была последовательна во всем. Санса вздохнула и, сама не зная зачем, спросила: - Что вы посоветуете почитать еще, сестра? Я закончила пьесы Эврипида и... Та метнула на нее очередной быстрый взгляд из-под четко очерченных, почти сросшихся на переносице, похожих по форме на летящую вдалеке птицу, бровей, и Санса подумала в который раз, что с такой внешностью ей бы не в монахини податься, а в ведьмы. Темные глаза, длинный, тонкий, с двойной горбинкой нос, красивой формы губы, видимо, раньше привыкшие улыбаться, а теперь по любому поводу складывающиеся в жесткую узкую полоску. Санса не знала, какого цвета были у сестры Габриэлы волосы - та никогда не позволяла себе снять плат, даже сдвинуть его назад, но по цвету ресниц - а те у пожилой уже женщины были чернющие и густые, завитые, как у куклы (так часто бывало у тех, в ком текла кровь выходцев с африканского континента) - можно было предположить, что и волосы были когда-то цвета воронова крыла. Черная женщина в черном - вернее, в темно-синем - склонилась над тарелкой и медлила с ответом. - Я всегда считала, что в сложные моменты Библия хороший советчик... если ты посмотришь Откровения Иоанна Богослова... - Сестра! Вам не кажется, что с нас довольно Апокалипсиса? - Санса в упор уставилась на отводящую глаза монахиню. - Я пытаюсь найти хоть что-нибудь, на что надеяться... - Что ты хочешь от меня услышать? - устало вздохнула сестра Габриэла. - Я сама ничего на знаю. И мне так же тяжело, как тебе. С тех пор, как я узнала о том мальчике с соседней улицы... О Вито... Ты пойми, я похоронила мужа, до этого - родителей. Мне казалось, смерть меня не пугает. Что она приносит облегчение и покой... Но когда вот так, без разбора - как косят траву на лугу... Я знаю, я только человек - грешный и слабый. Но порой мне кажется, я перестаю понимать Божий промысел. Если мы все умрем, если все ляжем в землю - то кто же на ней останется? Или пора пришла - и мы просто должны смириться и ждать, когда труба Архангела позовет нас? Я стараюсь верить, но... Санса молчала, огорошенная этой отповедью. Даже монахини сомневаются - что уж говорить о ней? Потом она все же решилась на последнее уточнение... - А что вы сейчас читаете, сестра? Книгу Апокалипсиса? Сестра Габриэла взглянула на нее - растерянно и как-то безнадежно - и снова опустила взгляд. Потом слегка улыбнулась - и редкое для нее выражение лукавства скользнуло на обычно бесстрастное, узкое, смуглое под темно-синей кромкой головного убора, полагающегося всем сестрам Конгрегации Святейшего Сердца Иисуса, лицо. - Я читаю Декамерон. - Что, простите? Санса от изумления даже жевать перестала. Услышанное было так неожиданно, что она не нашлась, что сказать. Поэтому она только таращилась на монахиню, как на чудо из чудес, забыв о хороших манерах. А та спокойно встретила ее взгляд и пожала плечами. - Я тоже дочь этой страны, девочка, хоть и прячу свою женскую сущность под платом. Я готова к концу - мне только жалко тех, кто останется. Это будет непросто - идти дальше. Но перед уходом мне захотелось коснуться хоть ненадолго той части, что соединяет нас с полотном истории этой страны. Настоящее, будущее, прошлое: мы все - одно. Если это поймешь - не будет так страшно. Им тогда, во времена чумы тоже было страшно. Но они пережили это, страна возродилась и засияла еще ярче. Значит, и у нас есть надежда. - Надежда есть всегда... Монахиня улыбнулась. - Благослови тебя Бог, дитя, пока ты в это веришь - ты спасена. - А вы? - А я верю в то, что тебе надо поесть. Смутные времена нам предстоят - и для этого нужны силы. Если ты живешь - значит, ты еще нужна. - Богу? - Нет, людям. Тем, что остались. Так что доедай и сыщи себе что-нибудь для чтения в библиотеке. А я пойду помолюсь за тех, кто уже в лучшем мире. Пойдешь со мной? - Не сегодня, сестра. Я уберусь тут пока. - Хорошо. Сестра Габриэла аккуратно сложила приборы на тарелке, скрестив нож и вилку под прямым углом и, прикрыв глаза, забормотала благодарственную молитву: «Подкрепленные дарами щедрости твоей, мы просим тебя, Отец наш Небесный, чтобы жизнь наша, обновленная и обновляющаяся, служила бы постоянным источником благодарности тебе за сына твоего Иисуса и его Пришествие. Аминь». Монахиня торопливо допила воду, взяла со стола свою свечу и, кивнув Сансе, встала и прошла к выходу, не оглядываясь. Тени от ее плата и спинок стульев заплясали, словно в безумном танце, на стенах трапезной и коридора. За окном уже стало совсем темно. Санса не спеша доела мясо - хоть есть ей хотелось еще меньше, чем прежде - и налила себе еще воды, что уже успела согреться. Спешно допив свой стакан и удерживая посуду горкой в одной руке, а другой повыше подняв свечу, Санса отправилась на кухню - убираться после ужина. Ее собственная тень гигантским призраком скользнула по стене и убежала к потолку, где сгустилась мгла. На кухне слабо мерцал гаснущий очаг, на котором - на большой чугунной сковороде, водруженной на камень для пиццы - сестра Габриэла жарила им мясо на ужин и подогревала горошек из банки. Санса вздохнула и глянула на часы - была четверть девятого. Она быстро разделалась с посудой, потратила чуть больше времени на жирную сковороду и обмахнула камень от прилипших горошин, что выпали во время готовки. Отправив все это на большую металлическую, тускло поблескивающую в свете огня сушилку, под которой аккуратно было расстелено чистое полотенце, она вытерла покрасневшие от холодной воды руки и густо намазала их кремом, что оставила на столе сестра Габриэла. Подождала, пока крем впитается, стоя у очага и глядя на огонь. В другой вечер Санса бы села читать у камина - но не сегодня. Ей еще нужно было успеть заскочить в кабинет настоятельницы за книгой - и к воротам. Он всегда приходил к половине девятого. Не раньше и не позже. Точность была единственной вещью, на которую они оба рассчитывали - если опоздать, то можно было и не узнать, что он вообще приходил. И возможно, он не появится в следующий раз. Тогда нечего будет ж