а и похитителя было, пожалуй, поболее прав, хотя он был всего лишь пришлым - то ли из северных областей, как и она сама, то ли, напротив, с жгучего юга - прибившимся, как одинокая лодка, к причалу одного из самых влиятельных итальянских городов, вычистивших всякое упоминание о власти и господстве аристократии. Они были лишними в этом оплоте ремесленников, менял и купцов - дворянка с севера и вассал изгнанного сеньора, возжелавший остаться, в то время как его господин укрылся за надежными стенами не тронутого чумою города. Но зачем ему - свободному от присяги и каких-либо обязательств - было увозить ее, забытую в покинутом напуганными эпидемией слугами и надзирателями дворце добровольную пленницу, добродетельная дама, как ни гадала, понять не могла. Порой ей приходило в голову, что, возможно, рыцарь (а был ли он, право, рыцарем, она сказать точно не могла) возжелал сделать богоугодное дело и осчастливить ее далекое семейство, возвратив тоскующим домочадцам утерянную дочь. Вот только бескорыстен ли был его порыв - тоже было неизвестно. Впрочем, дама знала наверное, что истинный рыцарь не будет искать выгоды, извлекая ее из несчастья другого, особенно если этот несчастный - попавшая в беду беззащитная девушка. Тем и успокаивала она себя, снова и снова косясь на широкую спину своего похитителя, ерзая на скользком седалище и размышляя, будет ли это недостойно дамы - спросить о привале. Но спутник ее неожиданно, словно услышав немые стенания неудачливой наездницы, остановился и задумался, глядя на кровавый, как зимний помегранат, закат. - Надо бы найти место для ночлега. Если мадонна соблаговолит обождать тут, на дороге, я, пожалуй, гляну на вон те дома вдалеке. - Нет, мессер, я поеду с вами. Негоже даме оставаться на дороге одной в такой час. Всадник раздраженно обернулся, словно не веря своим ушам и собираясь уже почти осадить свою спутницу, и только узрев ее за спиной, казалось, вспомнил, с кем он имеет дело и устало помотал головой. - Мадонна, боюсь, что картина, что может предстать перед вашими глазами в селении, потревожит ваш сон поболее мысли о том, что даме не пристало быть на дороге одной. Мы же на тракте, а не в кабаке. Извольте подождать, пока я вернусь. Мы остановимся - непременно. Путь был долгим, кони устали, да и вам не мешало бы отдохнуть, ведь завтра нам предстоит еще один переход. - Ах, будь по-вашему! - капризно махнула рукой в алой перчатке дама. Во время прошлого привала ей пришлось снять с себя все кольца и упрятать эти изящные примеры мастерства тосканских и венецианских золотых дел мастеров в кошель, что был надежно привязан к поясу. Кокетке пришлось согласиться, что дорога - отнюдь не самое подходящее место для демонстрации этих даров тайных воздыхателей (по большей части сынков купцов и зажиточных горожан), да и мозоли на нежных ладонях уже не только отвлекали ее от прочих печальных размышлений, но и приносили серьезные неудобства. - Лишь бы найти какой-нибудь замок для отдыха и укрытия. - Замок? О чем вы, мадонна? Нам надо радоваться, если мы найдем хоть одну чистую и свободную от трупов хижину! Да в любом замке их будет, возможно, еще больше, чем в этих паезанских каменюках. Ходили же слухи во Флоренции, что иные сеньоры принимают в своих замках напуганных черной смертью крестьян. Так что там и преставились все вместе - и господа, и слуги. - Не хотите ли вы сказать, что нам придется ночевать в крестьянском доме, мессер? - Все, что я хочу сказать, - он сердито ткнул коня упрятанной в металл ногой и тот, фыркая, тронулся, направляемый хозяином с обочины через поле, - я уже сказал. Нам надо благодарить бога или дьявола, если я сейчас смогу отыскать хибарку без трупов. А то боюсь, моя донна, нам придется спать под деревом где-нибудь в оливковой роще. - Под деревом? Вы хотите сказать - на земле? Как звери? - Вот именно. Как звери. С этой мыслью я вас оставлю и пойду посмотрю, навестила ли эти земли чума. - Но мессер... Ее возглас остался без ответа. Неучтивый кавалер уже съехал на поле, безжалостно топча зреющую пшеницу. Дама еще долго смотрела ему вслед, потом стащила перчатки, бросив их на подушку седла, и откинула вуаль, вытаскивая из кошеля надушенный платочек с намерением утереть пылающее лицо. С губ ее сорвался тяжелый вздох. Когда она соглашалась, в сумбуре раннего утра разбуженная самым неучтивым способом проникшим в ее теперь неохраняемые покои мужчиною, оставить постылый, не родной ей город и последовать за ним - почти незнакомым ей, виденным несколько раз во время прогулок вдоль Арно и на приемах в Синьории, куда ее неизбежно вызывали, как немую представительницу северной аристократии - знала ли она, как это будет тяжело и унизительно? Нет, и даже представить себе не могла, что кто-то может обращаться с дамой столь резко и некуртуазно. Жизнь ее в последние месяцы не была весела: горе от гибели отца, незаслуженно и с чудовищною жестокостью забитого озверевшею толпою в Венеции в начале зимы под предлогом диких обвинений в колдовстве и намеренном заражении города чумой еще не улеглось в ее душе - тем более, все произошло на ее глазах. Ее спаситель и тюремщик вывез ее оттуда, спрятав в своем поместье под Флоренцией, но лишь после девице пришло в голову, не с умыслом ли была подстроена эта страшная сцена, и стоило ли им, сошедши с корабля, вступать с триумфом в уже замерший в тяжком молчании город. Но отступать было некуда: она была обещана юноше, предварительный договор был заключен, приданое обсуждено, и ждали лишь благоприятной для венчания даты, которой так и не суждено было определиться - чума захлестнула и цветущую Тоскану ранней весной, когда фруктовые деревья только начинали зацветать, а ее жених со всеми домочадцами под покровом ночи сбежал в Милан, в свое родовое гнездо и под протекцию архиепископа, что, по слухам, приказал замуровывать зараженных в их собственных домах и оставлять там умирать в одиночестве, без покаяния и отпущения грехов, дабы предотвратить распространение болезни. О ней попросту забыли, а когда юная Россана обнаружила, что и слуги, почуявшие отсутствие хозяина и, следовательно, задержку платы, стали один за другим исчезать, пока и последние две служанки, заверявшие ее в полнейшей преданности, не сбежали вместе, прихватив все ее неименные украшения - она кое-как оседлала коня и явилась пред очи флорентийской Синьории с просьбой дать ей провожатого для возвращения на Север, в родное гнездо. В этой просьбе ей не было отказано напрямую, но совет Восьми взял ее под опеку, вынудив переехать в город и ограничив передвижение несколькими прогулками по набережной и походами в церковь. Это было самое настоящее заключение, хоть и удобное и соответствующее ее положению. У нее опять появились служанки, новые платья, украшения и даже тайные воздыхатели. Впрочем, замужества ей никто не предлагал, а если и предлагали, то лишь почтенные вдовцы и люди недостойные и стоящие сильно ниже ее по рождению - выходцы из «жирного народа». Да и прежней договоренности никто не разрешал. Россана продолжала считать себя обрученной, ждала окончания волны заражений и молилась, чтобы дожить до того дня, когда можно будет вздохнуть спокойно. Но такого не произошло, и новый ее оплот постигла та же судьба, что и поместье жениха под Флоренцией. Слуги разбежались, иные умерли прямо во дворе, и Россана стала бояться выходить даже на прогулку в сад. Мессу она давно не посещала: лишь молилась, заслышав похоронную процессию, во время которой отпевали всех умерших в квартале за сутки граждан. Еда почти кончилась, фрукты в погребе гнили, хлеб зачерствел, и что с этим делать, Россана не знала. А потом явился он - вытащив ее из кровати самым возмутительным образом. Даже не потрудившийся выйти, пока она одевалась. Разворошивший собранный ей узел с одеждою и безжалостно выкинувший все, что, по его словам, «могло отяготить лошадей». Надо отдать ему должное - почти обо всем ее «спаситель» позаботился сам: во дворе мирно топтались, тычась мордами в кипарисы, его вороной дестриер свирепой наружности и милый небольшой темногривый светлый хобелар, видимо, предназначенный ей. Хобелар, как позже выяснилось, оказался женского пола, что ввергло Россану в сомнения - а не будет ли это помехой в их путешествии - злой вороной не внушал ей доверия. В ответ на робкие ее намеки на столь неприличную для дамы тему ее похититель только небрежно фыркнул: - Ни мой конь, ни я, мадонна, не потревожим вас своим непристойным вниманием. Можете быть на сей счет совершенно спокойны. Я не для того вас задумал отсюда увезти, чтобы ронять с лошади или докучать вам. Я не воздыхатель из тех жирных молодчиков, которые вечно околачиваются у вас под окнами и нанимают менестрелей, что мешают досужим соседским старухам спать, бренькая слащавые канцоны о любви и взамен получая украшением бархатных беретиков содержимое ночных горшков. Нет, синьора. Я отвезу вас домой. Можете считать мою услугу запоздалым ответом Флоренции на вашу просьбу. Эта восьмерка заплывших кабатчиков и торгашей держит вас тут как разменную монету, опасаясь вторжения с севера. А я люблю войну, мадонна. Мне она на руку - без нее я дохну. В этом городе без осад и угроз становится невыносимо скучно. Поэтому-то и надо вас отсюда убрать. Вам тут не место. Летите домой, в теплое гнездышко - звенеть на арфе и гулять по паркам, в которых под деревьями не валяются трупы, и