т, и даже представить себе не могла, что кто-то может обращаться с дамой столь резко и некуртуазно. Жизнь ее в последние месяцы не была весела: горе от гибели отца, незаслуженно и с чудовищною жестокостью забитого озверевшею толпою в Венеции в начале зимы под предлогом диких обвинений в колдовстве и намеренном заражении города чумой еще не улеглось в ее душе - тем более, все произошло на ее глазах. Ее спаситель и тюремщик вывез ее оттуда, спрятав в своем поместье под Флоренцией, но лишь после девице пришло в голову, не с умыслом ли была подстроена эта страшная сцена, и стоило ли им, сошедши с корабля, вступать с триумфом в уже замерший в тяжком молчании город. Но отступать было некуда: она была обещана юноше, предварительный договор был заключен, приданое обсуждено, и ждали лишь благоприятной для венчания даты, которой так и не суждено было определиться - чума захлестнула и цветущую Тоскану ранней весной, когда фруктовые деревья только начинали зацветать, а ее жених со всеми домочадцами под покровом ночи сбежал в Милан, в свое родовое гнездо и под протекцию архиепископа, что, по слухам, приказал замуровывать зараженных в их собственных домах и оставлять там умирать в одиночестве, без покаяния и отпущения грехов, дабы предотвратить распространение болезни. О ней попросту забыли, а когда юная Россана обнаружила, что и слуги, почуявшие отсутствие хозяина и, следовательно, задержку платы, стали один за другим исчезать, пока и последние две служанки, заверявшие ее в полнейшей преданности, не сбежали вместе, прихватив все ее неименные украшения - она кое-как оседлала коня и явилась пред очи флорентийской Синьории с просьбой дать ей провожатого для возвращения на Север, в родное гнездо. В этой просьбе ей не было отказано напрямую, но совет Восьми взял ее под опеку, вынудив переехать в город и ограничив передвижение несколькими прогулками по набережной и походами в церковь. Это было самое настоящее заключение, хоть и удобное и соответствующее ее положению. У нее опять появились служанки, новые платья, украшения и даже тайные воздыхатели. Впрочем, замужества ей никто не предлагал, а если и предлагали, то лишь почтенные вдовцы и люди недостойные и стоящие сильно ниже ее по рождению - выходцы из «жирного народа». Да и прежней договоренности никто не разрешал. Россана продолжала считать себя обрученной, ждала окончания волны заражений и молилась, чтобы дожить до того дня, когда можно будет вздохнуть спокойно. Но такого не произошло, и новый ее оплот постигла та же судьба, что и поместье жениха под Флоренцией. Слуги разбежались, иные умерли прямо во дворе, и Россана стала бояться выходить даже на прогулку в сад. Мессу она давно не посещала: лишь молилась, заслышав похоронную процессию, во время которой отпевали всех умерших в квартале за сутки граждан. Еда почти кончилась, фрукты в погребе гнили, хлеб зачерствел, и что с этим делать, Россана не знала. А потом явился он - вытащив ее из кровати самым возмутительным образом. Даже не потрудившийся выйти, пока она одевалась. Разворошивший собранный ей узел с одеждою и безжалостно выкинувший все, что, по его словам, «могло отяготить лошадей». Надо отдать ему должное - почти обо всем ее «спаситель» позаботился сам: во дворе мирно топтались, тычась мордами в кипарисы, его вороной дестриер свирепой наружности и милый небольшой темногривый светлый хобелар, видимо, предназначенный ей. Хобелар, как позже выяснилось, оказался женского пола, что ввергло Россану в сомнения - а не будет ли это помехой в их путешествии - злой вороной не внушал ей доверия. В ответ на робкие ее намеки на столь неприличную для дамы тему ее похититель только небрежно фыркнул: - Ни мой конь, ни я, мадонна, не потревожим вас своим непристойным вниманием. Можете быть на сей счет совершенно спокойны. Я не для того вас задумал отсюда увезти, чтобы ронять с лошади или докучать вам. Я не воздыхатель из тех жирных молодчиков, которые вечно околачиваются у вас под окнами и нанимают менестрелей, что мешают досужим соседским старухам спать, бренькая слащавые канцоны о любви и взамен получая украшением бархатных беретиков содержимое ночных горшков. Нет, синьора. Я отвезу вас домой. Можете считать мою услугу запоздалым ответом Флоренции на вашу просьбу. Эта восьмерка заплывших кабатчиков и торгашей держит вас тут как разменную монету, опасаясь вторжения с севера. А я люблю войну, мадонна. Мне она на руку - без нее я дохну. В этом городе без осад и угроз становится невыносимо скучно. Поэтому-то и надо вас отсюда убрать. Вам тут не место. Летите домой, в теплое гнездышко - звенеть на арфе и гулять по паркам, в которых под деревьями не валяются трупы, и где не бродят эти пугала - чумные доктора. Если вы согласны ехать - нам стоит поторопиться. У «жирного народа» по воскресеньям сладкий сон, но они подозрительны, как и полагается быть плебеям. На эту длинную речь Россана не нашлась, что ответить. Навязавшийся в спутники малознакомец с очевидностью ею не восторгался и тоже - как и другие люди в городе - воспринимал ее как вещь, которую надо передвинуть или спрятать из политических соображений. Это почему-то сильно задело ее, несмотря на то, что она, привыкшая быть благовоспитанной и любезной, частенько, особливо в вынужденном своем заточении, грешила тем, что была не в меру язвительна и холодна с неудачливыми и такими нелепыми в своей неуклюжести поклонниками. А тут неприятный, грубый мужлан - который мог даже быть вовсе не рыцарем, коих в своих размышлениях представляла себе Россана - так в открытую ее унижает! - Вы меня презираете, мессер! - сквозь непрошеные слезы пробормотала она, кутаясь в покрывало, в которое вынуждена была завернуться, когда он, без стука проникнув в спальные покои, грубо выдернул ее из постели за руку, нисколько не смущаясь ее наготы, мало прикрытой кружевной сорочкой. Он даже не пытался опустить глаза долу, как, бывало, делали ее братья, застав их с подругами в ручье. Он просто смотрел. Не поедал ее взглядом, не краснел, не отворачивался, словно перед ним была не пятнадцатилетняя дева на выданье, а морщинистая матрона лет пятидесяти. Словно ему и дела не было. - Я не презираю вас, мадонна, но и пресмыкаться перед вами не стану. Я вам не отец, не брат и не паж. Если вы решите ехать - а решать надо сейчас, без томлений, празднословья и потери сознанья - то вам стоит одеться и собраться, и принять все вышесказанное мною. Берите с собой только самое необходимое. В нашем странствии главное - скорость. Надо было бы каждому ехать одвуконь, но это может привлечь слишком много внимания при выезде из города. Авось сможем найти лошадей и по дороге. Есть у вас предпочтения на предмет седла? Если вы едете, конечно, благородная мона Россана. - Да... мессер, я хочу изъявить вам свою глубочайшую благодарность... - Не надо. Просто оденьтесь. Россана мрачно кивнула тогда и кратко сообщила о том, где рыцарь сможет найти ее женское седло, специально заказанное еще отцом частью ее приданого для увеселительных прогулок с будущим мужем. Все прогулки, свершенные на этом злополучном венце творения северного искусного шорника, который даже подушку умудрился разукрасить ее вензелем и цветочными узорами, были не впрок и в большинстве своем весьма удручающими. Пока он искал седло и прилаживал его на кобылу, Россана с трудом влезла в единственное платье, что была способна затянуть сама: вишнёвого бархата с завязками спереди. Увы, оно совсем не подходило для прогулки верхом, да еще по такой теплой даже для мая погоде, но выбора у нее не было. Не просить же ей рыцаря затягивать шнуровку на спине! С прическою вышло не сильно лучше - сама Россана убирала волосы редко и все, что могла, это заплести длинные золотисто-рыжие волосы - ее гордость и предмет зависти черноволосых подруг. Даже епископ Тосканский заметил ее всегда укромно убранные в церкви под повязку локоны на одном из городских изящных собраний и провозгласил ей и ее нареченному приличествующий для священника каламбур, что молодая пара - как два луча света, сошедшие, чтобы осветить мрак, царящий среди черни, и что дети у таких благородных отпрысков знатных семейств наверняка будут подобны ангелам. Россана тогда покраснела и была польщена, а епископ, заметив заалевшие щеки, добавил, что нет лучшего украшения для молодой девы, чем ясный взгляд и румянец скромности, а уж если она еще и светловолоса и синеглаза, то во всем ей стоит подражать деве Марии и избрать своею покровительницей Богородицу, даром что она точь-в-точь напоминает известные изображения тосканских маэстро фресок.) Перевивая толстую косу жемчужной ниткою и убирая подколотое к затылку плетение под повязку с вуалью, Россана вдруг вспомнила, что именно тогда, на собрании, и увидела впервые сумрачного наемника Жоффруа из рода Аттендоло, недавно начавшего активно захватывать власть в Милане. Рыцарь этот показался Россане сомнительным приобретением, и оно не вызвало у Россаны ликования - уж очень неприятна была мысль о том, что подобный господин будет маячить у нее перед глазами и в будущем смущать дам ее двора. Грубый и мрачный воин не станет украшением изысканного общества, а его одобрение ничем ей не польстит. Если Жоффруа угодно держать его при себе - это его право сеньора. Ей же нет надобности знать и помнить о всех вассалах мужа. Да и был ли он вассалом? Россана однажды осведомил