где не бродят эти пугала - чумные доктора. Если вы согласны ехать - нам стоит поторопиться. У «жирного народа» по воскресеньям сладкий сон, но они подозрительны, как и полагается быть плебеям. На эту длинную речь Россана не нашлась, что ответить. Навязавшийся в спутники малознакомец с очевидностью ею не восторгался и тоже - как и другие люди в городе - воспринимал ее как вещь, которую надо передвинуть или спрятать из политических соображений. Это почему-то сильно задело ее, несмотря на то, что она, привыкшая быть благовоспитанной и любезной, частенько, особливо в вынужденном своем заточении, грешила тем, что была не в меру язвительна и холодна с неудачливыми и такими нелепыми в своей неуклюжести поклонниками. А тут неприятный, грубый мужлан - который мог даже быть вовсе не рыцарем, коих в своих размышлениях представляла себе Россана - так в открытую ее унижает! - Вы меня презираете, мессер! - сквозь непрошеные слезы пробормотала она, кутаясь в покрывало, в которое вынуждена была завернуться, когда он, без стука проникнув в спальные покои, грубо выдернул ее из постели за руку, нисколько не смущаясь ее наготы, мало прикрытой кружевной сорочкой. Он даже не пытался опустить глаза долу, как, бывало, делали ее братья, застав их с подругами в ручье. Он просто смотрел. Не поедал ее взглядом, не краснел, не отворачивался, словно перед ним была не пятнадцатилетняя дева на выданье, а морщинистая матрона лет пятидесяти. Словно ему и дела не было. - Я не презираю вас, мадонна, но и пресмыкаться перед вами не стану. Я вам не отец, не брат и не паж. Если вы решите ехать - а решать надо сейчас, без томлений, празднословья и потери сознанья - то вам стоит одеться и собраться, и принять все вышесказанное мною. Берите с собой только самое необходимое. В нашем странствии главное - скорость. Надо было бы каждому ехать одвуконь, но это может привлечь слишком много внимания при выезде из города. Авось сможем найти лошадей и по дороге. Есть у вас предпочтения на предмет седла? Если вы едете, конечно, благородная мона Россана. - Да... мессер, я хочу изъявить вам свою глубочайшую благодарность... - Не надо. Просто оденьтесь. Россана мрачно кивнула тогда и кратко сообщила о том, где рыцарь сможет найти ее женское седло, специально заказанное еще отцом частью ее приданого для увеселительных прогулок с будущим мужем. Все прогулки, свершенные на этом злополучном венце творения северного искусного шорника, который даже подушку умудрился разукрасить ее вензелем и цветочными узорами, были не впрок и в большинстве своем весьма удручающими. Пока он искал седло и прилаживал его на кобылу, Россана с трудом влезла в единственное платье, что была способна затянуть сама: вишнёвого бархата с завязками спереди. Увы, оно совсем не подходило для прогулки верхом, да еще по такой теплой даже для мая погоде, но выбора у нее не было. Не просить же ей рыцаря затягивать шнуровку на спине! С прическою вышло не сильно лучше - сама Россана убирала волосы редко и все, что могла, это заплести длинные золотисто-рыжие волосы - ее гордость и предмет зависти черноволосых подруг. Даже епископ Тосканский заметил ее всегда укромно убранные в церкви под повязку локоны на одном из городских изящных собраний и провозгласил ей и ее нареченному приличествующий для священника каламбур, что молодая пара - как два луча света, сошедшие, чтобы осветить мрак, царящий среди черни, и что дети у таких благородных отпрысков знатных семейств наверняка будут подобны ангелам. Россана тогда покраснела и была польщена, а епископ, заметив заалевшие щеки, добавил, что нет лучшего украшения для молодой девы, чем ясный взгляд и румянец скромности, а уж если она еще и светловолоса и синеглаза, то во всем ей стоит подражать деве Марии и избрать своею покровительницей Богородицу, даром что она точь-в-точь напоминает известные изображения тосканских маэстро фресок.) Перевивая толстую косу жемчужной ниткою и убирая подколотое к затылку плетение под повязку с вуалью, Россана вдруг вспомнила, что именно тогда, на собрании, и увидела впервые сумрачного наемника Жоффруа из рода Аттендоло, недавно начавшего активно захватывать власть в Милане. Рыцарь этот показался Россане сомнительным приобретением, и оно не вызвало у Россаны ликования - уж очень неприятна была мысль о том, что подобный господин будет маячить у нее перед глазами и в будущем смущать дам ее двора. Грубый и мрачный воин не станет украшением изысканного общества, а его одобрение ничем ей не польстит. Если Жоффруа угодно держать его при себе - это его право сеньора. Ей же нет надобности знать и помнить о всех вассалах мужа. Да и был ли он вассалом? Россана однажды осведомилась у нареченного, какими узами связан с ним пришлый наемник, и в ответ получила лишь пренебрежительное фырканье, в который раз с огорчением убедившись, что для Жоффруа обычаи предков значат так же мало, как для нее самой - споры и сплетни служанок на кухне. Как выяснилось в дальнейшем, наемник покинул ее жениха и не последовал за ним за стены Милана, хотя там было надежнее и безопаснее. И то был единственный человек - в отличие от ее суженого и слуг - которому хоть сколько-нибудь было дело до нее самой. Грубый, неотёсанный - благодаря ему Россана изнемогала от жары и усталости на дороге, но не иссыхала безжизненным телом где-нибудь под кипарисами уделенной ей Синьорией обители. Спутником он оказался столь же невыносимым, как и похитителем. За все время пути он заговорил с Россаной лишь трижды - два раза резко указал ей на то, что кобыла могла бы идти и быстрее, если бы не дамское седло, и только раз спросил, не упарилась ли она в своем венценосном облачении. На попреки Россана предпочитала не отвечать, а вопрос об одеянии показался ей слишком непристойным, особенно после того, как рыцарь перетряс ее поклажу, увязанную в узел по его указанию, и лишил свою будущую спутницу всякой возможности переменить платье. Он дозволил взять с собой только драгоценности, золото и несколько дорогих ее сердцу мелочей, неодобрительно качая при этом головой и глядя на нее так, словно всерьез сомневался в ее рассудке. Обиженная не на шутку, Россана набросила на лицо вуаль и всем своим видом демонстрировала, что ему надлежало испросить прощения и как-то загладить свою вину, но, похоже, рыцарь таковых намерений не имел. С того момента как они тронулись, он и не смотрел на нее и ехал не подле по правую руку, как надлежит галантному кавалеру, а впереди, заставляя Россану кашлять от пыли, что поднимал копытами его дестриер. Лишь после того, как они выехали из города, взяли правильное направление и ступили на дорогу, ведущую, как она помнила, к Болонье, всадник на вороном придержал коня и коротко бросил ей, что худшее позади, и что у гвардии от чумы, по-видимому, усохли мозги, если они оставляют въезд в город без присмотра с раннего утра. Только в тот момент Россана поняла, что они могли быть и остановлены, блюди стража, как ей и полагалась, портон Аль Прато - крепостные ворота, которыми было положено начало строительства шестого круга стен вокруг «Цветущей». На ночь решетки были опущены, и отомкнуть их мог бы только ключник, что был на стороже с заката до рассвета со строгим наказом не выпускать и особенно не впускать в город никого без особого распоряжения или именной грамоты с печатью Совета Восьми или иных начальников. Но то ли бдительность стражей ворот была поколеблена чумою, то ли здоровых людей попросту не хватало, и любая простая работа теперь виделась одолжением, а не обязанностью, да только ворота были настежь открыты, и никого возле не оказалось. Спутник Россаны пробурчал себе под нос, обращаясь скорее к коню, а не к ней, что Джанлеоне, как и следовало ожидать, перебрал браги и спит, что им было на руку. Видимо, он был знаком с ключником. Они беспрепятственно выехали на дорогу, ведущую, согласно названию ворот, к Прато и проскакав в темпе (Россана с трудом удержалась в седле - дамская подушка предназначалась для неспешных прогулок шагом в беседе с приятным кавалером, а не для рассветных побегов из зараженного города с наемником) несколько времени, свернули в поля и взяли правее, на север. Они проехали Прато, огибая его дальше к северу. К полудню и Болонья осталась в стороне, а они медленно, но верно, избегая городов, двигались к родному гнезду Россаны - Савойе. Но день клонился к вечеру, да и сил у отчаявшейся наездницы уже не осталось. Оставалось только довериться Господу и здравому смыслу ее спутника. Насчет последнего Россана пребывала в сомнении. Вот и сейчас - непостижимым ее уму казалось, что он бросил ее одну на дороге. Россана еще раз вытерла горящий от долгой тряски лоб собственноручно расшитым шелком платком и упрятала его в кошель. Неожиданно кобыла занервничала и грациозно переступила с одной ноги на другую. Россана оглянулась и обомлела, уронив перчатки в белую, словно мука, пыль. Позади нее из оставленного ими недавно края приближались четверо - все в белом, со странным, неизвестным Россане гербовым знаком на знамени: небелёном лоскуте с красными полосами. Подошедшие молча воззрились на деву на коне. Один из них нагнулся, чтобы поднять упавшие на дорогу перчатки, но не спешил отдать их Россане. Она же с ужасом заметила, что под белой хламидой у нагнувшегося проступали кровавые полосы, а в руках странники держали плети о трех хвостах. Она слышала о