Мост Свободы
Саша очень любит книги Про героев и про месть, Саша хочет быть героем, А он такой и есть. Саша носит шляпу, В шляпе страусиное перо, Он хватает шпагу И цепляет ее прямо на бедро. Саша бьется на дуэли, Охраняя свою честь, Шпагой колет он врага И предлагает ему сесть. Он гоняет негодяев Хворостиной, как коров, Саша раздает крестьянам Негодяйское добро. Дамы без ума от Саши, Саша без ума от дам, В полночь Саша лезет к дамам, А уходит по утрам. Дамы из высоких окон Бросают лепестки, Он борец за справедливость И шаги его легки. Он поет под мандолину, И красив, как Аполлон, По латыни Саша может Говорить, как Цицерон. Он не знает, что такое Неприступная стена, Саша взглядом на охоте Убивает кабана. Мастер слова и клинка Он глядит в свою ладонь, Он пришел издалека И прошел через огонь В.Цой и Кино. Саша
Он долго не мог заснуть. Все думал о том, что она пережила, и было ли ее странное агрессивное поведение следствием того, что случилось. Пытался представить себя на ее месте - и не мог. Что может чувствовать женщина, когда на ее тело кто-то посягает, он не знал. Поэтому представлял себе что-то немыслимо уродливое, растущее изнутри подобием ядовитого гриба или облака после атомного взрыва, что продолжает убивать все выжившее вокруг, когда трагедия уже позади. После нападения Санса казалась ему испуганной, но вполне адекватной, разве что дергалась от прикосновения. Теперь же она смотрела так, словно Сандор и сам участвовал в той безобразной сцене - на стороне каннибалов. И это было до чертиков обидно. В каком-то смысле Сандор полагал, что он такое отношение заслужил из-за того, что как дурак таращился на нее с моста (никогда не бери чужое - он почти это забыл, а смотреть на такое было все равно что своровать), и особенно потому, что по небрежности и невнимательности навел на нее тех двух уродов. Сандор мнил себя осторожным и внимательным - а тут все было как в дурных анекдотах или третьесортных ужастиках, что он смотрел в общей зале по ночам, когда настоятель был в отъезде, а остальные братья делали вид, что они слепые и глухие, потакая «сыну полка» в его юношеских слабостях. В таких фильмах глупая блондинистая главная героиня непременно тащилась в какой-нибудь сырой вонючий подвал, откуда доносились странные звуки, или же, забыв взять ключ от дома, шла в полночь на задний двор, захлопнув дверь - и при любом раскладе непременно ее поджидали какие-нибудь особенно мерзкие склизкие монстры, что одновременно хотели и сожрать ее, и попользоваться ей. Была и другая разновидность сюжета - где истерические мамаши открывали в комнатах новорожденных младенцев окно в ночь, через которое милого и розового пухляша обязательно похищал вервольф или ведьма, причем последняя, разумеется, была нянькой, которую сама же мамаша и наняла. Сейчас Сандор чувствовал себе чем-то средним между блондинкой и кукушкой-матерью. Сам влез в неприятности, да еще и приволок их на порог единственного человека, до которого ему было дело. Не успей он - это было слишком невыносимо даже вообразить себе. Сандор покрутил головой и поздравил себя с тем, что, похоже, он влип глубже, чем представлял. Санса сидела у него в подкорке, и он терял последний разум, не говоря уже об осторожности, когда только собирался на встречу с ней. Это было скверно и в режиме редких встреч, а теперь, когда она вроде как очутилась под его протекцией, это наваждение могло только ухудшиться. В такой ситуации он едва ли сможет перестать о ней думать: ее близость сводила его с ума, а ее холодность - еще пуще. И все же это было чужое - следовательно, посягать на нее было недопустимо. Хорошо было бы прогуляться сейчас и растрясти беспокоящие его мысли - Сандор привык бродить, когда что-то его донимало. Но в кабинке-исповедальне спала (или не спала) она: неожиданно доставшееся ему сокровище - или проклятие? Все это было слишком сложно, слишком пронзительно - и у него не было ответов, но, похоже, появилась новая обязанность. Поэтому он кое-как устроился на короткой скамье и попытался заснуть. Сон не шел, зато неожиданно его посетила мысль, что, возможно, изнасилование - или даже почти изнасилование - похоже на то, что с ним произошло в пыльном дворике возле разожжённой отцовской жаровни четырнадцать лет назад. То, что с ним сделал Григор, когда в ход пошла сковорода и старый ящик из-под апельсинов. Если он помнит об этом до сих пор («А если забудешь, братишка, всегда можешь посмотреться в зеркало - и вспомнишь!»), и до сих пор ему сводит судорогой челюсть, словно снова и снова ему в лицо впивается огонь, пронзающий плоть тысячей раскаленных жал, то и ее теперь могут мучить возникающие поневоле картинки. Да - у него остался шрам, но ведь не все шрамы видимы - некоторые сидят внутри, и их не углядеть, но это не значит, что их нет. Сандор в сердцах пнул стенку исповедальни, и кабинка отозвалась неприятным треском. Стоило выбросить эту бредятину из головы и заняться планированием отъезда из треклятой Венеции. Лодка была найдена и сейчас, должно быть, мирно покачивалась на волнах лагуны возле иезуитского общежития. Изначально Сандор думал выбраться через Мост Свободы и проехать на материк через Местре - его родной дом, который в свое время угробил его никчемного папашу, с шестидесятых пахавшего на нефтехимическом заводе в Маргере и быстро сползшего в могилу, как только рак легких - обычное в тех местах заболевание - за него взялся. Ясный перец, если бы папаша еще и не бухал, как сволочь, пропивая большую часть зарплаты, то, возможно, рак бы не накрыл его так рано и не сожрал его так стремительно. За шесть месяцев с момента постановки диагноза он последовал за матерью, которую несколькими годами раньше тоже унес рак - груди. Сандору тогда было чуть больше двух, а Григор заканчивал первый класс младшей школы. Если бы мать не умерла, возможно, Григор бы не вырос таким, какой он вырос, хотя в душе (в этом Сандор сам себе боялся признаться) он в это верил с трудом. Григор всегда был странным и нервным - сколько Сандор себя помнил. С годами брат заматерел и обтесался, но начинка осталась прежней. А внутри у старшего брата всегда крылась бездна - и она вечно глядела на Сандора из глубины прищуренных пустых карих глаз, полуприкрытых длинными (отец говорил - доставшимися от матери) черными ресницами. Глаза эти обычно не выражали ничего - пока в них не начинали плясать желтые безумные точечки, напоминавшие Сандору искры от жарящихся каштанов - еще до истории с жаровней. Они вдруг становились заметными на радужке Григоровых глаз, и Сандор понимал - брату охота повеселиться, значит, пора было давать деру и прятаться поискуснее. А в квартале среди девок Григор считался красавчиком и с успехом пользовался этой молвой, пока не ушел в армию. Впрочем, и после, во время его кратко