«сыну полка» в его юношеских слабостях. В таких фильмах глупая блондинистая главная героиня непременно тащилась в какой-нибудь сырой вонючий подвал, откуда доносились странные звуки, или же, забыв взять ключ от дома, шла в полночь на задний двор, захлопнув дверь - и при любом раскладе непременно ее поджидали какие-нибудь особенно мерзкие склизкие монстры, что одновременно хотели и сожрать ее, и попользоваться ей. Была и другая разновидность сюжета - где истерические мамаши открывали в комнатах новорожденных младенцев окно в ночь, через которое милого и розового пухляша обязательно похищал вервольф или ведьма, причем последняя, разумеется, была нянькой, которую сама же мамаша и наняла. Сейчас Сандор чувствовал себе чем-то средним между блондинкой и кукушкой-матерью. Сам влез в неприятности, да еще и приволок их на порог единственного человека, до которого ему было дело. Не успей он - это было слишком невыносимо даже вообразить себе. Сандор покрутил головой и поздравил себя с тем, что, похоже, он влип глубже, чем представлял. Санса сидела у него в подкорке, и он терял последний разум, не говоря уже об осторожности, когда только собирался на встречу с ней. Это было скверно и в режиме редких встреч, а теперь, когда она вроде как очутилась под его протекцией, это наваждение могло только ухудшиться. В такой ситуации он едва ли сможет перестать о ней думать: ее близость сводила его с ума, а ее холодность - еще пуще. И все же это было чужое - следовательно, посягать на нее было недопустимо. Хорошо было бы прогуляться сейчас и растрясти беспокоящие его мысли - Сандор привык бродить, когда что-то его донимало. Но в кабинке-исповедальне спала (или не спала) она: неожиданно доставшееся ему сокровище - или проклятие? Все это было слишком сложно, слишком пронзительно - и у него не было ответов, но, похоже, появилась новая обязанность. Поэтому он кое-как устроился на короткой скамье и попытался заснуть. Сон не шел, зато неожиданно его посетила мысль, что, возможно, изнасилование - или даже почти изнасилование - похоже на то, что с ним произошло в пыльном дворике возле разожжённой отцовской жаровни четырнадцать лет назад. То, что с ним сделал Григор, когда в ход пошла сковорода и старый ящик из-под апельсинов. Если он помнит об этом до сих пор («А если забудешь, братишка, всегда можешь посмотреться в зеркало - и вспомнишь!»), и до сих пор ему сводит судорогой челюсть, словно снова и снова ему в лицо впивается огонь, пронзающий плоть тысячей раскаленных жал, то и ее теперь могут мучить возникающие поневоле картинки. Да - у него остался шрам, но ведь не все шрамы видимы - некоторые сидят внутри, и их не углядеть, но это не значит, что их нет. Сандор в сердцах пнул стенку исповедальни, и кабинка отозвалась неприятным треском. Стоило выбросить эту бредятину из головы и заняться планированием отъезда из треклятой Венеции. Лодка была найдена и сейчас, должно быть, мирно покачивалась на волнах лагуны возле иезуитского общежития. Изначально Сандор думал выбраться через Мост Свободы и проехать на материк через Местре - его родной дом, который в свое время угробил его никчемного папашу, с шестидесятых пахавшего на нефтехимическом заводе в Маргере и быстро сползшего в могилу, как только рак легких - обычное в тех местах заболевание - за него взялся. Ясный перец, если бы папаша еще и не бухал, как сволочь, пропивая большую часть зарплаты, то, возможно, рак бы не накрыл его так рано и не сожрал его так стремительно. За шесть месяцев с момента постановки диагноза он последовал за матерью, которую несколькими годами раньше тоже унес рак - груди. Сандору тогда было чуть больше двух, а Григор заканчивал первый класс младшей школы. Если бы мать не умерла, возможно, Григор бы не вырос таким, какой он вырос, хотя в душе (в этом Сандор сам себе боялся признаться) он в это верил с трудом. Григор всегда был странным и нервным - сколько Сандор себя помнил. С годами брат заматерел и обтесался, но начинка осталась прежней. А внутри у старшего брата всегда крылась бездна - и она вечно глядела на Сандора из глубины прищуренных пустых карих глаз, полуприкрытых длинными (отец говорил - доставшимися от матери) черными ресницами. Глаза эти обычно не выражали ничего - пока в них не начинали плясать желтые безумные точечки, напоминавшие Сандору искры от жарящихся каштанов - еще до истории с жаровней. Они вдруг становились заметными на радужке Григоровых глаз, и Сандор понимал - брату охота повеселиться, значит, пора было давать деру и прятаться поискуснее. А в квартале среди девок Григор считался красавчиком и с успехом пользовался этой молвой, пока не ушел в армию. Впрочем, и после, во время его кратковременных наездов или длинных отпусков (это было самое страшное - Сандор каждый раз надеялся, что ему удастся выжить) в доме вечно толклись бабы. Некоторые из них кидали взгляды и на подрастающего Сандора, но тот был еще слишком мал, а в четырнадцать он попал в монастырь - как раз когда Григор пропал без вести где-то на Ближнем Востоке. Со всеми своими шуточками, зажигалками и ресницами. А у него самого (в старом квартале говаривали, что он похож на брата - и Сандор перестал туда ездить, похерив имеющуюся там квартиру, куда они переехали, продав дом после смерти отца) и ресниц-то не было. По крайней мере, с правой стороны. И он помнил - помнил всегда. И ненавидел брата, и жалел его, и желал мучительно, до зубовного скрежета, чтобы тот выжил - потому что единственное, что реально имело значение - это месть. Когда-то он должен был освободиться от этой ноши. Сказать Григору, что он не хотел красть ту долбаную зажигалку. Он только взял ее на время! Есть же разница! Должна быть, по крайней мере. Но, видимо, на этот раз Сандору не удастся повидать родные места. Два дня назад он, как и собирался, пустился в разведывательный поход через автобусную станцию на пьяццале Рома на Мост Свободы - конструкцию времен Дуче, длиной почти в четыре километра, соединяющую Венецию с твердой землей. Протопав с километр вдоль лагуны, он уперся в первый блокпост - нелепое сооружение из двух военных грузовиков, перегородивших магистраль - по одному на каждую полосу движения. Помимо грузовиков (тот, что на стороне выезда, лежал на боку, как издыхающая лошадь, колесами в сторону города), мост был оцеплен металлическими оградками, полицейскими машинами и тройным рядом оранжевых конусов. Сандор глянул через барьер, направо, где бежали железнодорожные пути, подстроенные в пятидесятых годах Отточенто. Там все было решено проще: на рельсах банально оставили отцепленные вагоны, а вдалеке, у начала моста - или его конца, смотря откуда вести отсчет - зияли неуместной яркостью те же оградки и конусы, стыдливо перегораживая линию, ведущую на станцию Местре. Сандор не спеша дошел по пешеходной части моста до блокпоста. Можно было бы свободно идти и по проезжей части, благо магистраль была мертва. Но он привык тут бродить - и ночами тоже. Сандор любил этот мост, что соединял два мира: призрачную, странную явь Венеции - непонятного, несуразного города, словно выпавшего из другого времени, да так и не адаптировавшегося к действительности, задрапированного пестрядью маскарадного ширпотреба для туристов - и суровую реальность заводского пригорода Местре, где вы не встретите наигранно радостных лиц старожилов, потому что им не перед кем играть. Туристов в это предместье почему-то не тянуло, словно они за версту чуяли бесконечную усталость и отсутствие привычных стереотипов - «солнце, море, мостики, маски». Тут люди словно рождались уже стариками - и бледные лица заходящихся в страшном булькающем кашле детей смотрели на редкого проходящего мимо с непривычной тоской и укоризной. Это была обратная сторона медали, где на месте «орла» голубели футуристические башни и арки заводов в Маргере. Такие красивые и завораживающие - и такие смертельные. Сандор сплюнул, вспоминая привычный привкус зимнего воздуха в предместье. Гарь (ненавистная - непонятно почему больше: из-за напоминаний о давней «кастаньяте» или о последующих годах маеты и ожиданий брата), перемешанная в причудливом коктейле со стылой стоячей водой, легкая нота вывозимой раз в неделю гниющей помойки - и сигаретный дым. Вечная «Диана» или «Фортуна» - «веник», как цедил сквозь зубы Григор, куривший исключительно «Лаки Страйк». Дешевые сигареты, дешевые дома, дешёвые жизни - несколько по цене одной. «У курящих «Фортуну» в жизни явно не хватало удачи», - уныло подумал Сандор, разглядывая море вокруг себя. Лагуна тонула в туманном свечении, вдалеке слева синей фата-морганой плыли дуга и башни «Винилз». Сандор слышал, что на заводе начались неприятности - то ли кто-то проворовался, то ли опять шли «откаты» и подтасованные конкурсы, то ли что-то, связанное с экологией - это обсуждали монахи, в отличие от него самого, читавшие газеты (сам Сандор, когда ему не действовали на нервы каким-нибудь Петраркой или Леопарди, предпочитал комиксы). Давно пора. ПВХ, конечно, дело нужное, но цена вопроса Сандора не очень устраивала. Он отвернулся от загадочного вида на зловредное «сердце» предместья и уставился на мохнатый островок, что, казалось, дрейфовал вдоль правого края моста. Построек на этом поросшем ветлами, обвитыми плющом, кусочке почвы не наблюдалось, хотя по рассказам Сандор знал, что некогда там была церковь и монастырь бенедиктинцев, а са