ить его - это мне. Потому что я не крал ту зажигалку. Я просто взял ее. Взять - это значит, когда ты собираешься - неважно, когда - вернуть вещь законному владельцу». Что он и собирался сделать - если бы ему дали шанс. Мужчина с пробитой головой сидел, раскинув длинные ноги, у двойного ряда пыльных колес грузовика. Кровь запачкала ему лоб, лицо и воротник темно-синей обтягивающей майки с зелено-желтым кружком - эмблемой спецотряда - на рукаве. Всего одна струйка, что, как маленькая, но смертельно ядовитая змея сползла вниз, сделав свое дело. Теперь кровь была почти черной, запёкшейся на безжалостном не по сезону солнце Венето, и резко контрастировала с желтовато-белой, как слоновья кость, физиономией покойника. Мертвец был облачен в бронежилет с кучей карманов и кармашков, но, как видно, жара допекла его, и он снял защитную каску, что вместе с маской-балаклавой небрежно валялась в тени грузовика. Как выяснилось, зря. Взгляд полицейского остановился - в широко раскрытых глазах было недоумение и скука. Сандор, задержав дыхание, подошел к тому, кого он мнил братом. Мужчина был очень похож - до боли, до ликования. Сандор отвел взгляд от недоверчиво-удивленного лица и занялся амуницией. У полицейского, как ему и полагается, была черная блестящая дубинка в длинном чехле на поясе, но не она заинтересовала Сандора. Он вытащил из кобуры, закрепленной на твердом, словно ветка дерева, бедре черную Беретту FS92. Это он искал. Это ему задолжал брат. Когда-то тот подарил ему его первый пистолет - и научил им пользоваться. Но потом Григор бросил его - и пистолет был отобран бдительным инспектором - дамой мышиной наружности в очках с сильными диоптриями. Она, для порядка поохав, изъяла весь склад оружия, что имелся в видавшем виды бауле одиннадцатилетнего подранка. Брату не следовало уходить в армию. Не следовало пропадать где-то там, на востоке (куда именно он летал на миссию, Григор никогда не сообщал, только по пьяни бахвалился, что лично брал того или другого «говнюка-террориста»). Но он пропал - и Сандору пришлось выкручиваться самому. А пистолет был ему нужен, до смешного - в первый раз в жизни. Так же отводя взгляд, он отошел от мертвого и в последний раз глянул, поморщившись, в его лицо с черной полоской крови на щеке. Григор вполне мог вернуться, не объявляясь младшему брату, и устроиться полицейским в какое-нибудь спецподразделение, из тех, что посылают усмирять озверевшую толпу беженцев из чумного города. Это было в его стиле - и не в его. Григору нравилось его мучить, потому что он был так устроен. Ему это было так же необходимо, как курить или убивать. И Сандору не верилось, что брат вот так просто приехал бы и зажил мирной жизнью, отлавливая преступников, поливая водой толпы студентов и выпивая стаканчик граппы за ужином. Это был не тот тип жизни, что прельстил бы старшего отпрыска захудавшего, некогда, как говорил отец, известного рода Клиганов. Брат был психованным авантюристом-одиночкой - и ему нравилось таким быть. Этот парнишка, может, и походил на Григора статью, плечами, по-армейски бритыми волосами, чертами лица - но в нем не было того скрытого безумия, что отличало Григора от других. Да и не мог брат умереть вот так - в нелепой стычке на мосту. И ресницы - эти долбаные ресницы, доставшиеся и ему, и старшему от матери, что умерла от рака груди в начале девяностых. У полицейского они были рыжеватыми и короткими, как и полагается настоящему мужчине. Зачем Григору такие длинные ресницы? Чтобы прятать ту бездну, что крылась в глубинах его рассудка и неизбежно отражалась в светло-карих глазах? Сандор погладил промасленный металл Беретты и содрогнулся. Трупы почти не воняли - странно. Или они уже мумифицировались? Он насчитал еще восьмерых - двух карабинеров, трех госполицейских, одетых, как и псевдогригор, в похожие на гидрокостюм темные майки и бронежилеты, и трех солдат в защитной форме - они, видимо, приехали на заваленном военном грузовике. Все, кроме застреленного, навечно уснули за рулем или замерли, небрежно откинувшись на сиденья машин. Один, как заметил Сандор, даже лежал, сиротливо свернувшись в позе зародыша на заднем ряду сидений в голубой Альфа Ромео с эмблемой государственной полиции. Ему вдруг стало жутко - единственному живому среди девятерых - нет, десятерых, считая человека-решето в Порше. Пора была валить отсюда. Мост Свободы был для них закрыт. Тащить сюда Сансу было делом полубезнадежным. Если они даже смогли бы перебраться через блок - и впереди, как заметил Сандор, было еще три - четыре километра пешком с барахлом она не осилит, не говоря уже о трупах, что могут встретиться им на пути. Сандор не знал ничего о морально-стрессовой выносливости Сансы, но предполагал худшее. И кто знает, сумеют ли они найти подходящий транспорт в Местре. Сандор не хотел брать машину, предполагая завалы и блоки на дорогах. Тем более, он не умел водить. Ему разрешили пройти курс вождения на мотороллере, плюс он неплохо управлялся с моторкой. «А курсы вождения венецианцу ни к чему», - ехидно прокомментировал настоятель, когда Сандор об этом заикнулся. Так что либо надо было сажать за руль Сансу, в надежде на то, что она, как девочка из богатой семьи, была обучена чему надо, либо - и этот вариант Сандору нравился больше - они выберут себе где-нибудь пару «моторино» и рванут на них. Пока. Но эта его задумка пока была неосуществимой. Надо было объехать - или обплыть - блокпосты и мост. Он уставился направо, в сторону аэропорта Марко Поло. Именно туда они и поплывут. Там всегда много транспорта. Сандор летал всего лишь однажды - когда настоятель взял его в Рим. Это было три года назад. Тогда он запомнил мало - только сумятицу и суету воздушного вокзала, и уходящие вниз перламутровые полосы залива, пронизанные черными венами взлетных полос. Отрываться от земли было страшно - и все же сейчас бы он с радостью ее покинул. Если бы было можно. А теперь аэропорт может послужить им только перевалочным пунктом. Авиация, как и большая часть изобретений человечества, без специалистов оказывалась не у дел. Сандор в очередной раз попытался отключить мозги и заснуть. На ум все время лез мертвый полицейский. Тот, что мог быть Григором, но, конечно, им не был. Звери не умирают так просто. Такая смерть - для людей. А брат всегда был неведомым науке чудищем - такому и гибель полагается нечеловеческая. Как и ему самому. Поэтому в душе Сандор твёрдо верил, что «Морфей» его не возьмет. Все было логично. Алогичным явлением в этом бестиарии (закономерность существования которого подтверждали каннибалы) была, бесспорно, она. Как затесалась эта красивая птичка в ряды пациентов-уродов, неважно, моральных или физических? Какие тайны скрывала она под безупречной внешней оболочкой? Эти мысли довели Сандора до желания побиться головой о стенку исповедальни, но он боялся разбудить свою подопечную - или кем она ему приходилась? Никем, по сути... Он поднялся и вышел, не зажигая свечи и стараясь ступать потише. Шаги по мрамору странно рикошетили от высоченного потолка и светлых, увешанных изображениями деяний святого Стефана стен. Фонарь с улицы (почему они еще горят - непонятно?) причудливо освещал статую на надгробии кондотьера, превращая безжизненный камень в подобие плоти - ну вот двинется и тяжело - так, что церковь содрогнется - скакнет к алтарю. Сандор даже не знал, что за герой покоится над кабинкой, где он так и не смог заснуть. Ранее, пока было светло, он попытался прочесть имя и годы жизни похороненного, но надпись была сделана на латыни, а та всегда давалась ему тяжело, несмотря на сетования его воспитателей («Каждый образованный служитель церкви должен знать латынь и греческий!» - «Я не служитель церкви, брат, и никогда им не буду!» - «Зря. При твоих данных и задатках при соответствующем воспитании ты мог бы многого достигнуть! Даже твоя персональная война могла бы послужить на пользу человечеству! Монашество тоже бывает активным. Если не воспитание - то миссионерство или «Опус Деи!») Может, и зря он так решительно отметал для себя эту возможность. Но целибат пугал его - хотя сейчас он наконец начал отдавать себе отчет, что лучше отказ от женщин по собственному выбору, чем одиночество из-за того, что тебя никто не хочет, потому что ты - чудовище. Сандор вздохнул и поплелся к выходу из церкви. Глаза уже привыкли к полутьме, и он решил заглянуть в ее кабинку. Сначала он постоял возле едва колышущейся от незаметных сквозняков, словно призраки гуляющих в церкви, занавески. В исповедальне было тихо - словно там никого и не было. Может, пока он терзался, как дурак, на своем «прокрустовом ложе», она попросту сбежала? Сандор отодвинул плотную шелковистую ткань и вгляделся в черноту узкого пространства. В кабинке пахло свечным воском и старым, натёртым мастикой деревом. И ей - едва ощутимый запах, как теплый ветерок, неизвестно как попавший в стены ледяного склепа, так неуместно и небрежно разносящий в затхлом воздухе аромат дальних полей и цветущих яблонь. Она едва слышно сопела, порой вздыхая, словно от внезапно накативших горьких мыслей. Сандор заметил свою куртку, валяющуюся под скамейкой, но, несмотря на холод в церкви, поднять ветровку и вновь накрыть дремлющую девушку побоялся. Может, она чутко спит и тут же пробудится, окатив его волной холода и презрения - ведь он опять подглядывал, вторгался в «ее пространство»! А может, она одна из тех