, кому всегда жарко - взять хоть ее платье с открытыми плечами и много еще чем открытым - и его дурацкая тряпка ей вовсе не нужна. Он постоял еще с минуту и вторя ей, вздохнув, вышел. Если бы «Морфей» не убивал, а усыплял на несколько лет, он мог бы заботиться о ней, сторожить ее, как верный пес - и, возможно, стать как-то лучше. Она бы спала, а он бы сидел рядом и читал ей вслух любимые ее дурацкие романтические книги. Возможно, тогда бы он начал понимать ее лучше. И она бы к нему привыкла. Хотя бы перестала шарахаться, проснувшись. Авось и вокруг бы что-то прояснилось - нашлись бы адекватные люди, с которыми можно разговаривать не с помощью тумаков и револьвера. Хотя Сандор отчетливо понимал, что не хочет делить Сансу ни с кем другим. Сейчас у них не было выбора. А если бы он был, она неизбежно бы отвернула свое лицо, как делала это при встречах с ним раньше. Но сейчас Сандор ощущал еще большую отчужденность и одиночество, чем когда он встречался с ней раз в две недели в галдящей толпе. Стена между ними не становилась ниже, напротив, она росла - и это пугало и расстраивало. Но делать было нечего - ему надо было исполнять свой мужской долг, если он правильно это понимал: помалкивать и оберегать ее. Остальное - только химеры. На улице было градусов на семь теплее - если не на все десять. Сандор словно окунулся в теплую воду - или скорее во что-то вязкое, как кисель. Стоячий, тяжелый, полный странных запахов воздух, казалось, задерживал движения, как иной раз случается во сне. Нестерпимо, до оскомины пахло глициниями, к которым примешивался запах гнилой плоти. Сандору неожиданно захотелось как-то нарушить этот висящий топором аромат - хоть закурить, что ли! Но сигарет у него не было: он пробовал дымить пару лет назад, но был пойман за этим настоятелем, который без лишних слов заперся с подопечным в кабинете и заставил того выкурить полторы пачки «Дианы», после чего сигареты неизбежно ассоциировались у Сандора с дичайшей головной болью и мучительной рвотой. Спорить он тогда не стал и был даже отчасти благодарен настоятелю за жестокий урок, но сейчас все это не имело значения. Важно было только одно - запах дыма может привлечь новых «стервятников». Сандор вытащил из кармана коробочку сосалок «Друг Рыбака» и пакетик лакричных конфеток и долго размышлял, какие из них достаточно мерзки, чтобы дополнить его унылое настроение. Выбрав лакрицу, он решительным жестом разодрал полиэтилен и скривился от горьковато-приторного тошнотворного привкуса жестких, прозрачно-черных, как темный янтарь или жженый сахар, конфеток. Хотелось сразу разгрызть и заглотить пакостные сосалки, но он заставил себя растянуть удовольствие. Ненавистный вкус бодрил лучше самого крепкого кофе. Сандор направился к монастырю - ему надо было понять, что там натворили каннибалы и по возможности исправить ситуацию до пробуждения Сансы. В тенистом саду среди магнолий спрятался одинокий фонарь, освещающий мертвенно-бледным галогеновым светом массу темных глянцевых листьев и первые белоснежные, огромные, как кулак Григора, бутоны. Сандор отодвинул ветки олеандра и ступил на импровизированное кладбище монахинь - жертв «Морфея». Могила сестры Габриэлы была, как он и предполагал, разрыта, а труп отморозки выволокли и бросили в самом неприглядном виде с непристойно задранным подолом темной робы. Сандор отвел глаза. Хорошо, что хоть не расчленили. Он, так же не глядя, одернул мертвой дуэнье Сансы платье и побрел в подсобку - за лопатой. Даже при свете фонаря было ясно, что девчонка вырыла слишком неглубокую яму. Но говорить ей об этом он не будет. Как и о том, что нашел в саду. Пусть думает, что они не успели добраться до кладбища. Меньше знает - крепче спит. К рассвету он закончил с могилой и приладил обратно дощечку с надписью и фотографией. Кто-то из каннибалов харкнул на снимок - этого Сандор понять не смог, как не понимал и многих жестов своих сотоварищей по приюту. Бессмысленный акт, что завораживал своей абсурдностью. На Мосту Свободы его почти скрутило от желания подойти к трупу предполагаемого Григора, вернуться и долбануть того ногой по ребрам, как порой делал с ним сам Григор, но Сандор удержал себя от этой дикости. Особенно учитывая, что это был не Григор. И потом, он боялся, что не сможет остановиться и испинает бедный труп так, что от того начнут отваливаться куски. Иногда свое безумие лучше держать в узде внутри. Есть же разница между ним - и каннибалами. По крайней мере, Сандор надеялся, что она есть. Сейчас, пока он исправлял то, что испоганили другие, эта надежда сияла чуть ярче, предвосхищая великолепный, зарождающийся на востоке, за поворотом Каналь Гранде, рассвет, что окрашивал воду золотом и перламутром, делая из водной магистрали Венеции произведение искусства, достойное кисти самых прославленных мастеров Италии. Сандор постоял на деревянном причале перед мостом с пару секунд и потащился обратно - к Святому Стефану. Была половина шестого воскресного утра. Он мог Сансе дать поспать еще с часок. Сам он уселся на холодный мрамор низкой ступени перед входом в церковь. Мышцы ныли от часов работы с лопатой. Сандор взглянул на свои руки - руки работяги, никак не принца: под обломанными ногтями земля, на большом пальце ссадина, ладони жесткие, как наждачная бумага. Нет, он ей не пара. Девочки с узкими кистями и длинными изящными пальцами, выдающими породу: никакого яркого лака, только пастельные тона - неброско, но со вкусом - не ставят на таких, как он. Не по своей воле, по крайней мере. А быть выбранным потому, что других просто нет - ему претило. Угнетённый этим очередным приливом тоски, Сандор привалился к леденящему спину, жёсткому ребру арки основного входа в Санто Стефано и, неожиданно для себя, задремал. Он спал, пока солнце не поднялось высоко и не поцеловало площадь, позолотив гордую голову Никколо Томмазео. Пока встрепанная, на ходу расплетающая лохматую косу Санса не вышла из церкви, скрипнув дверью, и не разбудила его, присев на корточки - придерживая куртку, обмотанную вокруг талии, и дотронувшись холодными пальцами до уже заросшей чёрной щетиной щеки. Сандор вздрогнул и открыл глаза. В Венеции начался новый день - последний день их пребывания в городе мёртвых и безумных.