— Принимая во внимание, как отвратительно итальянцы ведут войну, потеря Сицилии неизбежна. Насколько я знаю, Эйзенхауэр завтра может высадиться в континентальной Италии или на Балканах. Это будет прямой угрозой всему нашему южному флангу в Европе. Вот что я должен предотвратить. И вот почему мне нужны дивизии для Италии и Балкан. Теперь, когда я уже перебросил Первую танковую дивизию из Франции на Пелопоннес, брать их больше негде, и, следовательно, придется снять дивизии с Курского фронта. Я вынужден приостановить «Цитадель».
Гитлер замолчал.
Оба маршала потеряли дар речи. Опять они видели, как в кризисной ситуации Гитлер теряется, паникует и делает поспешные выводы. Неожиданные или неприятные события всегда лишали его присутствия духа. Он обычно выходил из себя и совершенно неадекватно воспринимал ситуацию. Именно это происходило сейчас на их глазах. Хотя, как правило, Гитлер невысоко оценивал возможности союзников, теперь он неожиданно приписал им дерзкие планы и отважные операции.
На самом деле, как показали следующие несколько недель, оставалось еще почти два месяца до наступления Эйзенхауэра на континентальную Италию.
Но даже если бы он и намеревался высадиться в Центральной Италии или на Балканах сразу после своего вторжения на Сицилию, немецкие дивизии, действующие сейчас на Курской дуге, за 3000 километров от Италии, вряд ли предотвратили бы нежелательное развитие событий. Переброска их из России займет много недель. Они прибудут в Италию слишком поздно, а победа под Курском, сейчас такая достижимая, будет упущена.
Но Гитлер казался загипнотизированным высадкой в Сицилии. Он говорил быстро и громко. Всем было очевидно, что его мучило и выводило из себя: он прекрасно понимал, что это по его вине, только по его вине они оказались в сложной ситуации.
Штаб оперативного управления Вермахтом, занимавшийся операциями на всех театрах военных действий, кроме Восточного фронта, еще в мае предупреждал Гитлера о назревающей в Средиземноморье угрозе и потом неоднократно напоминал о ней. Генерал-фельдмаршал фон Манштейн и генерал Цейтцлер убеждали его не затягивать начало операции «Цитадель». Гудериан тоже выступал против переноса сроков наступления. Модель постоянно протестовал. Клюге высказывал опасения.
Но Гитлер медлил, колебался и проявлял нерешительность. Снять части с Восточного фронта, послать их в Италию и, следовательно, отменить «Цитадель»? Перебросить мобильные формирования из Франции в Италию?
А в результате Гитлер как обычно желал многого: он хотел осуществить «Цитадель» и сразу же после победы перебросить освободившиеся силы в страны, которым угрожает вторжение, — Францию, Италию и Балканы.
Вот так закрутился этот порочный круг, эта рискованная игра со временем. Неделю за неделей русские укреплялись на курском выступе, их инженерные сооружения становились все мощнее.
Гитлер поэтому тоже был вынужден наращивать наступательную мощь немецких соединений. Это, в свою очередь, требовало времени. Соответственно, раз за разом дата начала наступления назначалась, а затем откладывалась. Гитлер ждал новые тяжелые танки и сверхтяжелые штурмовые орудия, чтобы обеспечить свое безусловное превосходство, но те (особенно «Пантера» и «Фердинанд») еще находились на стадии испытаний. Он приказал военной промышленности завершить создание нового вооружения в максимально короткие сроки.
Но производство и транспортировка этих гигантов тоже отняли много бесценного времени. И таким образом, прошли недели.
Гудериан, генерал-инспектор танковых войск, был одним из тех, кто понимал опасность этого рокового графика. 4 мая он заклинал Гитлера отказаться от «Цитадели». Во время беседы в Мюнхене он в присутствии множества свидетелей совершенно ясно дал понять, что не разделяет чрезмерных надежд, возлагаемых на новые танки: «Я не считаю новые «Пантеры» или «Фердинанды» готовыми к активным боевым действиям. Они еще страдают многочисленными «детскими болезнями», что совершенно естественно при разработке подобных новых моделей, — и мы не в состоянии справиться с этим за пять или шесть недель».
Даже Шпеер, министр обороны, согласился с ним.
На встрече в Мюнхене разыгралась мрачная сцена, которая сегодня кажется сошедшей со страниц старинного романа. Единственный оставшийся в живых свидетель, генерал-лейтенант (в отставке) Вольфганг Тхомале, описывает ее так: Гудериан и Клюге в Мюнхене впервые встретились после того, как зимой 1941 года Клюге убедил Гитлера сместить Гудериана. Генерал-фельдмаршал хотел восстановить отношения и протянул Гудериану руку, но тот демонстративно не заметил дружественного жеста. Побагровевший Клюге повернулся к начальнику штаба Гудериана, тогда полковнику Тхомале, с такими словами: «Соблаговолите передать генерал-полковнику Гудериану, что я прошу его проследовать за мной в другую комнату».