- Дилан! Нет! Она остановила меня, навсегда изменив наши жизни.
Это было безумие. Мы изучали. Мы пробовали. Мы хватались друг за друга, не понимая, как раньше могли жить без этого. Мы растворялись друг в друге, стремясь дать больше, чем получить. Лишённые всяких преград, мы насыщали собою наши тела. Она не была девственницей, придя ко мне, но чёрт бы побрал всё на свете, если её вскрик, когда я впервые вошёл в неё, не стал для меня доказательством обратного. После первого ошеломительного оргазма, к следующим мы шли долго. Она плакала, когда я целовал её маленькие пальчики на ногах. Я кончил на третьем толчке, когда ворвался в неё после того, как она несколько минут с мурлыканьем посасывала мой член. Я лежал меж её ног и целовал припухший холмик гладко выбритого лобка, спускаясь всё ниже и ниже, пока мой язык не оказался внутри её лона. Я испытал момент триумфа, когда она, закричав, кончила, и мой язык чувствовал, как сокращаются её мышцы. Я не отпустил её и тогда, дразня лёгкими прикосновениями к набухшей горошине клитора, и она шипела подо мной. В следующий раз я довёл её до экстаза пальцами. Она издала возглас изумления, когда я, глядя прямо ей в глаза, слизал с них её соки. Я пировал над ней, стараясь запомнить всё: её запах, вкус, прикосновения, звуки, которые она издавала, - всё было зафиксировано, учтено и отправлено на хранение. И вряд ли хоть на одно мгновение в нашу единственную ночь я мог предположить, что эти воспоминания когда-нибудь не причинят мне боли.
Уйти от неё, свернувшейся комочком на скомканных простынях растерзанной постели, было самым тяжёлым, что я когда-либо делал в жизни. Я готов был подхватить её, обнажённую, закутанную в простыню, и навсегда забрать в свою жизнь. Мысль о том, что сейчас я поцелую Лив в последний раз, ножом проворачивалась в сердце, и, обливаясь кровью, я запретил себе делать это. Меня хватило только на то, чтобы протянуть к ней руку, но я тут же её одёрнул, боясь обжечься. Но разве можно обжечься, когда ты уже сгорел?
Я не мог заставить себя уйти из гостиницы. Надо было принять душ, но я не хотел смывать с себя её запах. Не хотел двигаться, потому что каждое движение удаляло меня от неё. Не хотел закрывать глаза, потому что, как только делал это, видел её, выгибающуюся подо мной. Я до сих пор слышал её голос, выдыхающий моё имя. Сидя в пустынном холле гостиницы, я пил принесённый из ночного бара виски. Мне некуда было идти. Я вспомнил старую истину, в смысл которой никогда не вникал: «Дом там, где сердце». Теперь я понимал, о чём это. Я оставил своё сердце с ней, значит, это место было моим домом. Я видел, как вернулся её муж. Он стремительно прошагал по холлу к лифтам, и мне стоило неимоверных усилий не броситься за ним. Я хотел догнать его, остановить, врезать, выплеснуть на него всю свою злость и проорать в лицо: «Здесь больше нет ничего твоего. Ты всё просрал! Уходи и не возвращайся!» Но я не сделал этого. Я заставил себя оставаться на месте и ждать, когда моё сердце увезут от меня, и я стану бездомным. Они спустились через час. Вуд разговаривал с администратором, а Лив, стоя в стороне, задумчиво смотрела на залитую солнцем улицу. Она щурилась от яркого света, потом, нахмурившись, что-то сказала мужу и быстро зашагала в сторону лифтов. У меня появилась последняя возможность побыть с ней наедине, и я должен был использовать этот шанс. Я почти догнал её у лифта. Лив вошла в него, нажала кнопку своего этажа, повернулась ко мне лицом, и при виде её я будто врезался в бетонную стену. Она была бледна, волосы, которыми я играл ночью, стянуты в узел. Пальцы нервно подёргивали ремешок переброшенной через плечо сумки, глаза смотрят в пол. Сжавшись в комочек, Лив кусала губы, буддто и изо всех сил старась не заплакать. Её облик кричал о безграничном отчаянии. Все мысли о себе, о том, как я смогу, а вернее, не смогу жить дальше, ушли на второй план. Ангел мой, что же я с тобой сделал! Как же я перед тобой виноват. Я не должен был допускать этого. Не должен был позволить меня останавливать. Нельзя было вообще приходить, нельзя было возвращаться сюда в грозу, нельзя было идти тогда в тот клуб, нельзя было вовсе рождаться. Как ты справишься? Сможешь ли пережить? Сможешь ли жить дальше после того, как я заклеймил тебя собой? Справишься ли ты с ежедневной ложью, что станет неотъемлемой частью твоей жизни? Сможешь ли отвечать на ласки мужа после моих ласк? Ещё недавно я ненавидел Майкла Вуда, теперь же испытывал к нему жалость. Сможет ли он простить, если у тебя не получится справиться, и ты придёшь к нему с покаянием? Мне придётся всю жизнь нести на себе вину за то, что я сделал с Лив. Но я не должен был уходить просто так. Необходимо дать ей возможность найти меня, если у неё так и не получится заново сложить свою жизнь. А я готов был вечно ждать её звонка с просьбой о помощи. Я быстро написал на гостиничном бланке свой номер и, когда Лив вышла из лифта, окликнул её. Пока она медленно шла ко мне, и я с отчаянием обречённого на вечный голод пожирал глазами её хрупкую фигурку. Моя девочка, моя бедная девочка... Бледная, растерянная, с тёмными кругами под глазами и искусанными губами. Она вбирала меня в себя, вытягивала из меня душу взглядом измученных шоколадных глаз. Они смотрели на меня без обвинения, без укора - лишь боль и отчаяние. Я сказал ей всё, что было у меня на сердце. Сказал, что мне нечего ей предложить, и в то же время, я отдаю ей всё. Она слушала меня не перебивая, и я попросил её дать мне надежду. - Пообещай, если тебе когда-нибудь станет плохо, ты будешь в отчаянии, будешь нуждаться в какой-либо помощи, - позвони мне. Я хочу, чтобы у тебя был мой номер. Ты можешь выкинуть его сразу, как только я отвернусь, но прошу тебя, пожалуйста, - умолял я, - возьми его. Мне необходимо знать, что он у тебя есть. Когда, беря бумагу, её рука коснулась моей, я вздрогнул. Я знал, что Лив тоже почувствовала тот же электрический разряд. Она закрыла глаза, задержав свою дрожащую ладошку в моей, и я понял, что когда она их откроет, пути назад не будет. Я не смог бы снова выдержать этот полный боли взгляд, поэтому отпустил её. Как мне тогда казалось, навсегда.