Короче говоря, через полчаса в моем кармане остались три последние монеты, по двадцать копеек каждая. Несколько раз выигрывал и я. Но разве шло это в какое-либо сравнение с его игрой! У Вовки была меткость, да и пальцы его оказались до странного длинными, а кисть — точно резиновая.
Чтоб расстаться с последними деньгами, мне потребовалось минут пять.
— Играем? — Вовка весело позвякивал мелочью.
— Нет у меня больше ничего, — сказал я, и голос мой осекся.
— Ни копейки? — Вовка посмотрел на меня большими глазами.
Я поглубже сунул в карман руку и пошарил.
— Ни копейки.
Вовка вычертил на земле ребром сандалии полукруг, зевнул, посмотрел в небо. Потом вздохнул:
— По городу пошатаемся, что ли?
Я совсем не хотел «шататься», но чтоб Вовка не подумал, что я очень уж переживаю, я сказал безразлично:
— Пойдем.
И мы пошли на Центральную улицу.
— Эх, как хочется мороженого! — сказал Вовка, увидев тележку мороженщицы, и облизнулся.
— Ну и ешь, — сказал я, — мне что?
— А тебе не хочется?
— Нисколечко, — сказал я и почувствовал, как потекли слюнки.
Вовка подошел к мороженщице.
Женщина вложила в круглую формочку вафлю, открыла крышку оцинкованного бачка, зачерпнула ложкой белую холодную массу, старательно обмазала ею со всех сторон формочку, прикрыла сверху еще одним вафельным кружком, нажала на ручку и протянула Вовке мороженое.
Вовка подал его мне.
— Держи.
— Не хочу я, — сказал я, — отстань.
— Бери, говорю.
— Не хочу, — заупрямился я, стараясь не смотреть на мороженое и не вдыхать его запаха.
— А то обижусь. И у тебя ничего не возьму.
— Ну давай, — сердито сказал я, двумя пальцами взял мороженое и отошел.
Оно холодило даже сквозь вафли. Я лизнул краешек, и по рту растекся тонкий прохладный аромат. Вовка ждал, пока мороженщица приготовит ему другую порцию, а я смотрел на него сзади, на его упругую щеку, короткие штаны, сандалии и непрерывно лизал мороженое.
Наконец он взял свою порцию, и мы вразвалку пошли по улице. Мы шли, лизали, смотрели по сторонам, и настроение у меня выравнивалось.
С мороженым было покончено, и Вовке захотелось пить.
— А ты хочешь? — Он подошел к тележке с водой.
— Нет.
— А мне после мороженого всегда хочется… Дайте, пожалуйста, стакан с удвоенной порцией.
Продавщица на два деления влила в стакан вишневого сиропа, пустила сильную струю газировки, и пена полезла через верх. Вовка подхватил стакан и протянул мне:
— Глотай.
— Я ведь сказал, что не хочу.
— Слушай, ты друг мне или нет? — Вовкины глаза уставились на меня.
Нехотя протянул я руку, поднес стакан ко рту, зубами коснулся граненого стекла и одним махом выпил стакан. Осушил свой стакан и Вовка, и мы продолжали путь по Центральной улице.
Незаметно дошли до кинотеатра «Спартак». В нем шла картина «Мы из Кронштадта».
— Видал? — спросил Вовка.
— Три раза.
— А я два… Может, еще сходим?
На эту картину я мог ходить через день целый год.
— Как хочешь, — сказал я, — мне все равно.
Вовка сунул в окошечко горсть мелочи, получил билеты, и мы вошли в фойе. В буфете Вовка купил три «Раковые шейки» и мы громко захрустели ими.
— Все, — сказал Вовка, — все до копья.
Потом мы вышли из кино и зажмурились от яркого солнца. Сердце разрывалось от ненависти к белякам, которые сбрасывали с кручи раненых моряков с камнями на шее, и наполнялось гордостью: не было и нет людей храбрей кронштадтцев!
Пора было обедать: мама вывесила на кухонной форточке условный знак — мою старую голубую майку.
Но домой идти не хотелось, до того хорошо было с Вовкой: улыбаться ему, тараторить, бегать вперегонки…
Скоро его позвала мать. Пошел домой и я.
Я скакал по ступенькам, улыбался и что-то напевал.
Аленка
Она жила в третьем подъезде, и я часто видел из своего окна, как она ходит по балкону, поливает из чайника цветы в ящиках, как, читая какую-то книгу, загорает в майке. Все ее звали детским именем Аленка, хотя она была почти взрослая, на три года старше меня, и училась в девятом классе.
Три года — очень большая разница в детстве, тем более что она была девчонкой.
Я смотрел сверху, как она, разморенная солнцем, лениво листает книгу, как сильные лучи касаются ее плеч, ног и спины.
Иногда она откладывала книгу на борт цементного балкона, откидывалась на спинку стула и, закрыв глаза, поворачивала к солнцу лицо. И долго сидела так.