Глава вторая.
Расставание
Фрол и поручик Ухтомский гуляли по Столице. В этот холодный ясный осенний день оба они неожиданно для себя оказались совершенно свободными. Фрол, позвонив утром в больницу, где лежала Лида, выяснил, что сегодня девушку будет обследовать какое-то заезжее светило, поэтому попасть к ней будет невозможно. Поручик же получил от Тургула, который после случившейся беседы с Плотниковым-старшим стал необыкновенно молчалив и скрытен, указание погулять по Столице и разведать обстановку. Похоже, генерал в данный момент не нуждался в помощи Виктора. Поскольку Мик куда-то внезапно исчез, а Келюс намеревался посвятить день очередному походу в поисках работы, то дхар и поручик, решив выполнить приказ генерала совместно, уже второй час, не торопясь, бродили по центру. - Узнаешь? - спросил Фрол Виктора, когда тот, остановившись у Пассажа, некоторое время внимательно рассматривал окрестности. - Не очень, - честно признался поручик. - Я ведь в Петербурге жил. Сюда только к тетушке ездил. Не люблю этого города, вот Петербург - это да! Возьмем Питер, Фрол, свожу вас к нам, особняк покажу. Правда, там господа комиссары кого-то поселили... Ну ничего, покуда внутри чистить будут, мы с вами хоть снаружи поглядим. Его сам Монферран строил - тот, что Исаакий возводил. - А зачем Питер брать? - удивился Фрол. - Давай сейчас съездим. Восемь часов на "Красной стреле". Такую возможность поручик, похоже, не учел. - Нет, не хочу, - решил он наконец. - Могу себе представить, что они за эти годы с Питером сделали! Не хочу... У меня ведь, Фрол, дед в Питере остался. У красных... Отца в августе восемнадцатого взяли. Не знаю, когда и где они его... А деда соседи спрятали. Ему семьдесят девять... - А мать где? - осторожно спросил Фрол. - Во Франции, в Ницце, - ответил поручик и прибавил: - Слава Богу. - Жалко особняк? - Конечно жалко! - воскликнул Ухтомский. - Там ведь не только мебель, книги, картины... Там ведь дом, Фрол! Мой дом. Небось, даже господину пролетарию свой подвал жалко, если всю жизнь там прожил. И если жить больше негде... Когда я уезжал в январе восемнадцатого на Дон, вы знаете, Фрол, я сжег в камине все свои игрушки. И детские книжки... Даже свою любимую про лорда Фонтленроя. - Ты чего? - поразился дхар. - Зачем? - Неужели не ясно? - вздохнул поручик. - Я ведь уже понимал, что придут. Это отец все на что-то надеялся. Ждать, уезжать не хотел. Вот и дождался... Они шли по набитым народом улицам, продираясь через ряды торгующих, которых Ухтомский по привычке именовал "мешочниками", глядели в бесстыдные витрины коммерческих магазинов и беседовали. - А вы, Фрол, откуда родом? - Ухтомский чудом увернулся от какой-то гражданки, обвешанной сумками, откуда торчали хлебные батоны и пачки спагетти. - Кировская область, поселок городского типа имени XVI Партсъезда, охотно сообщал Фрол. - Улица Вторая Арматурная. - Вы, надеюсь, шутите, Фрол, - улыбнулся князь. - Такой губернии нет. Это не я, елы, - развел руками дхар. - Ну, Вятка это. Переселили нас туда в конце двадцатых. По оргнабору на строительство комбината. Поселок, конечно... Мы его зовем "Дробь Шестнадцать..." Да ничего! Квартира у нас приличная. Слава Богу, не в хрущовке. Не, Монферран, ясное дело. Князь несколько растерянно попросил объяснить ему понятия "оргнабор" и "хрущовка". Фролу потребовалось на это примерно минут двадцать. За это время они, проделав очередную петлю по лабиринту столичных улиц, внезапно оказались у большого здания, которое, несмотря на все превратности судьбы, еще не потеряло своего величия. - А ведь это Дворянское Собрание, Фрол! - заметил Ухтомский. - Я тут бывал раза два... С тетушкой. - А здесь, елы, и сейчас Дворянское Собрание, мне барон рассказывал. Только они где-то в углу теснятся. А что, зайти хочешь? - А пожалуй, - в глазах Ухтомского мелькнул зловещий огонек. Поглядим на господ красных бояр! Как в свое время Корфу, Ухтомскому и Фролу пришлось потратить немало времени, прежде чем они разыскали бывшую бильярдную. Как и барону, им предложили купить входные билеты. Фрол, естественно, не стал возражать, но Виктор, сжав губы, вытащил офицерскую книжку и бросил на стол дежурной. Та растерянно взяла ее, повертела в руках и наконец заглянула внутрь. - Ну и что, молодой человек? Вы хотите сказать, что это офицерская книжка вашего деда... или прадеда... - Я Виктор Кириллович Ухтомский, - холодно ответил князь. - И я желал бы пройти. Наше имя зарегистрировано в Столичном Собрании с восемнадцатого века! Фрол ожидал, что без скандала обойтись не удастся. К его удивлению, дежурная, встав, извлекла из стенного шкафа какую-то громадную древнюю книгу и принялась ее листать. - Зарегистрирована, совершенно верно! - почти радостно сообщила она. - А вот и Виктор Кириллович Ухтомский! Он был впервые допущен в Собрание в 1916 году... Так вы его потомок?.. - Я хотел бы пройти! - повторил Виктор. - Но понимаете, молодой человек, - не сдавалась дама. - У нас порядок... Если у вас нет свидетельства об анноблировании, то вам придется брать входной билет. Разве что выписать вам гостевой... Но вам нужна рекомендация... Вокруг уже стояло несколько человек, делая вид, что совершенно не интересуется происходящим. - Я, между прочим, сама родственница Ухтомских, - заявила дама, правнучка Иллариона Константиновича Терентьева. - Вот как? - удивился Ухтомский. - Иллариона Константиновича? Председателя Второго Департамента Правительствующего Сената? - Совершенно верно. Я внучка его дочки Зинаиды. У нас был особняк на Моховой. Вот! Дама гордо обвела взглядом окружающих, число которых постепенно росло. Губы Ухтомского дернулись, затем расплылись в широкой улыбке. - Милостивая государыня! - воскликнул он. - Как приятно в эти дни видеть такое благожелательное отношение к столь достойной семье, как Терентьевы! Вы даже подарили им целый особняк! Которого, - и тут лицо князя вновь дернулось, - у них никогда в Столице не было. Ни на Моховой, ни где бы то ни было. Илларион Константинович имел служебную квартиру в Санкт-Петербурге, а здесь снимал комнаты на Ордынке, в доме Прокофьева. - А ведь точно, - негромко заметил кто-то из окружающих. - К тому же, Зинаида Илларионовна Терентьева, - продолжал Ухтомский, - к великому горю родителей скончалась от кори в возрасте трех лет, когда выходить замуж, равно как и иметь потомство, еще несколько не ко времени. - Я еще тогда говорил, когда ее принимали, что самозванка! - заметил другой голос. Шум стал разрастаться. С дамой случилась истерика, она принялась показывать извлеченную из ящика стола рекомендацию какого-то Сергея Леопольдовича, чем, впрочем, вызвала лишь реплику, посвященную тому, как ей эта рекомендация досталась. - Оставьте ее, Виктор Кириллович, - обратился к Ухтомскому высокий бородач. - Бог ей судья! Проходите, я поручусь за вас. Моя фамилия Киселев. Александр Александрович Киселев. Вы хотели кого-нибудь повидать? - Благодарю Вас, Александр Александрович, - кивнул Ухтомский, поворачиваясь к безутешной лже-Терентьевой спиной. - Вообще-то, мы с господином Соломатиным хотели повидать господина Говоруху. Ну и просто взглянуть, как российское дворянство... возрождается... - Какая страна, такое и дворянство, - констатировал Киселев. - А Ростислава Вадимовича сегодня, к сожалению, нет. Все хворает. - Жаль, - Ухтомский достаточно бесцеремонно осматривал окружающих. Впрочем, кружок любопытных быстро рассосался. Лже-Терентьева уже пришла в себя и уткнулась носом в том "Анжелики". - Так че, Виктор, пошли отсюда? - предложил Фрол, чувствовавший себя в этих стенах неуютно. - Оставайтесь, господа, - предложил Киселев, - у нас вскоре встреча со Звездилиным. Не Лещенко, конечно, но все-таки... - Благодарю вас, господин Киселев, - учтиво кивнул Ухтомский. - Мы, пожалуй, воспользуемся вашим любезным предложением... - Послушайте, Фрол, - поинтересовался князь, покуда они не спеша пробирались вглубь бывшей бильярдной. - А кто такой этот Звездилин? - А певец это! Такой бородатый, с косичкой. Романсы, елы, поет. И про вас, про белых, тоже. - Любопытно, любопытно, - бормотал Ухтомский, рассматривая разного рода наглядную агитацию, развешанную на давно некрашеных стенах. Их маршрут с фатальной неизбежностью привел в буфет. В этот день, как и в день посещения Собрания Корфом, здесь было людно. Правда, на этот раз отпускали не сосиски, а ветчину. Очередь стояла грозно, и молодые люди, зажатые со всех сторон, почувствовали, что время до встречи с известным певцом имеет шанс протечь достаточно своеобразно. Впрочем, минут за сорок они достоялись, что стало возможным исключительно благодаря Фролу, который движением широких плеч не пускал некоторых представителей голубой крови, главным образом кавказской национальности, пролезать без очереди. Ветчину брать не стали, а удовлетворились несколькими бутербродами с грудинкой, на которые ушли почти все и без того истаявшие деньги Фрола. Ухтомский намекнул, что заплатит за все сам, но у дхара был свой кураж, и расплатились поровну. Тогда Виктор, отправив Фрола с бутербродами оккупировать освободившийся столик, отсчитал из внушительного вида пачки, добытой им из кармана, еще десяток бумажек и присоединился к дхару, неся бутылку коньяка "Самтрест". Времени было еще достаточно. Они не спеша пили коньяк, который, к удивлению Фрола, лучше Виктора знавшего современные буфеты, оказался действительно самтрестовским. Ухтомский, несколько откиснув, стал рассказывать Фролу о том, как участвовал в обороне Кремля в ноябре 17-го, как его ставили к стенке пьяные солдаты Пулеметного полка, как в Ростове он повстречал Михаила Корфа, про Ледяной поход, про Кубань, про Донбасс и Харьков. Фрол слушал и только качал головой. В свое время он с одноклассниками играл в Неуловимых мстителей, да и теперь, хотя симпатий к красным заметно поубавилось, белые тоже не вызывали у него особого восторга. Правда, молодой Ухтомский ему нравился, хотя то, сто Виктор оказался настоящим князем, по-прежнему изрядно смущало дхара. Впрочем, мысль, что они с князем Ухтомским хоть и дальние, но все же родственники, немного забавляла. Бутылка постепенно пустела. Фрол, никогда не злоупотреблявший подобным зельем, в то же время практически не хмелел, тем более что коньяк оказался действительно неплох. Дхар немного опасался за поручика, помня эскапады беспутного Мика. Но Ухтомский, проведя три года в окопах, имел такую школу, что полбутылки "Самтреста" не воспринимались им всерьез. Лицо князя по-прежнему оставалось бледным, голос спокойным, лишь ноздри породистого тонкого носа стали раздуваться чуть чаще. Последний глоток был допит как раз вовремя. Публика начала вставать и переходить в соседнее помещение, где, как в свое время довелось констатировать Корфу, находился небольшой зал с лекторской кафедрой, украшенный серпасто-молоткастым гербом. Правда, на этот раз кафедру убрали, у стены было устроено возвышение, освещенное жутковатыми железными треногами, которые при должной фантазии можно было принять за софиты. Над всем этим был развешен большой трехцветный флаг. Фрол и Ухтомский, скромно заняв места в предпоследнем ряду, стали ждать. Знаменитость, следуя неписаной традиции, несколько задерживалась. Фрол, оказавшийся среди высшей столичной знати, вновь занервничал и, если бы не поручик, то, наверное, не выдержал бы и ушел, не дождавшись начала. Ухтомский же, похоже, получал своеобразное удовольствие, разглядывая публику. Губы князя то и дело кривились в усмешке, глаза недобро щурились, а временами он отворачивался, с трудом удерживаясь от каких-то рвавшихся из глубины души замечаний. Лишь однажды он удивленно дернулся: - Этак, Фрол Афанасьевич, можно и в желтый дом попасть. Вылитый Саша Трубецкой! Даже прическа та же! Ну фантом! - Так, может, это он и есть? Тоже... командированный, вроде тебя. - Нет, - помрачнел поручик. - Я б и сам так подумал, но нет. Похоронили мы Сашу. Еще в апреле 17-го года. Под Ригой. У него сын остался... А это правнук, наверное. Но как похож... Наконец где-то сбоку зашумело, и по проходу под шумные аплодисменты прошествовал высокий полный господин с изящным брюшком, носивший, как верно указал Фрол, не только клочковатую бороду, но и ухоженный понитейл. Великий мэтр, раскланявшись, поднялся на возвышение, где уже горели треногие софиты. К удивлению Ухтомского, Звездилин не спешил демонстрировать свои вокальные возможности. Пространно поздравив присутствующих с обретенной свободой, он посвятил минут пятнадцать критике павшего режима. Примерно столько же времени ушло на одобрительные высказывания мэтра о давних дореволюционных годах. Похоже, певец подходил к самому главному. И действительно, он сделал изящный словесный пируэт, высказав свое восхищение самим фактом выступления перед воскресшим российским дворянством, после чего скромно намекнул, что сам - потомок старинного рода графов Звездилиных, присовокупив, что имеет грамоту об анноблировании, выданную на днях как раз в этих стенах. Пока зал аплодировал, с губ Ухтомского не сходила кислая улыбка, он тихо пробормотал какую-то загибистую фразу, из которой Фрол уловил лишь слово "гаер". Между тем, граф Звездилин, поцокав ногтем по микрофону, прокашлялся и наконец запел. Фрол не был поклонником певца, но, проведя большую часть своей жизни в ПГТ Дробь Шестнадцать, где знаменитости появлялись только на экране телевизора, слушал Звездилина с интересом. В конце концов, некоторые старинные романсы Звездилину так и не удалось испортить до конца, и пару раз Фрол даже принимался вместе со всеми аплодировать маэстро. Ухтомский слушал молча, скрестив руки на груди и, если не считать блуждавшей по его лицу усмешки, внешне никак не выражал эмоции. Спев несколько романсов, певец перешел к наиболее интересной части концерта. Зал прослушал песни про хорунжего, вовремя не пристрелившего лошадь, про дорогую графиню, которой не рекомендовалось лишний раз нервничать, и про безбожного прапорщика, утопившего в тихом омуте золотые погоны, отчего ему и конец пришел. Покуда Звездилин пел, усмешка постепенно сползла с лица Виктора, губы сжались и побледнели, а руки вцепились в подлокотники кресла. Наконец знаменитость объявила свою самую известную - легендарную - песню "Поручик Ухтомский". При этих словах Виктор окаменел, затем помотал головой, точно прогоняя наваждение, но песню прослушал внимательно, время от времени закрывая глаза, словно пытаясь что-то вспомнить. Переждав овацию и приняв должное число букетов, Звездилин вместо очередной песни вновь обратился к залу. Сославшись на постоянно задаваемые вопросы по поводу легендарного шедевра, он решил удовлетворить любопытство своих уважаемых слушателей, поведав им историю создания знаменитой песни. - Фрол, это же с ума сойти можно! - возбужденно зашептал Ухтомский, с которого спала вся его невозмутимость. - Это ведь наша песня! Ее Славик Арцеулов сочинил! Слова, конечно, немного другие, но это она! - Елы, так это, значит, про тебя! - поразился Фрол, знавший, конечно, знаменитый шлягер, но никак не подозревавший о такой возможности. - Да нет, не совсем. Там вначале "поручик Орловский" было... Андрей Орловский из второго взвода... Между тем Звездилин начал рассказ. Его версия, однако, выглядела несколько иначе. Прежде всего он с легкой иронией отметил, что на великий шедевр претендуют уже полтора десятка авторов, причем этот список включает даже Зинаиду Гиппиус, Марину Цветаеву и Лебедева-Кумача. Истина, однако, в другом, и эту истину он сейчас поведает залу. Дело в том, что песню сочинил он, граф Звездилин. По залу прошел легкий шелест. Уловив его, артист улыбнулся немного снисходительно и заметил, что некоторые средства массовой информации спекулируют на том, что "Поручик Ухтомский" был известен и десять лет назад, и двадцать, и даже двадцать пять. Кто-то на основании этого пытается сделать различные, столь же безответственные, выводы. А выводы эти действительно безответственные, поскольку песню эту он, Звездилин, написал в шесть лет, как раз тридцать лет тому назад. - Однако, - процедил Ухтомский, - граф Звездилин-Вундеркиндский... Маэстро охотно поделился подробностями. В шесть лет он нашел в гараже седло, принадлежавшее его знаменитому деду, фельдмаршалу Звездилину. Играя в "казаки-разбойники", будущий великий певец сел в это седло и внезапно почувствовал озарение. Тут же, сидя в седле, он сочинил знаменитую песню, вернее первый ее вариант, поскольку их теперь двадцать четыре. И все они, естественно, принадлежат одному автору, то есть самому маэстро. - Помилуйте! - какой-то старик вскочил с места. - Эту песню пели еще в гражданскую войну! - Дедушка, - снисходительно улыбнулся артист, - вам несколько изменяет память. Склероз, господа! - Звездилин вновь улыбнулся залу и слегка погладил себя по животику. Старик, дернувшись, как от удара, осел в кресло. - Милостивый государь! - Фрол и не думал, что голос Ухтомского может быть таким звонким и сильным. - Я не страдаю склерозом! Эту песню пели в Марковском полку еще в апреле 18-го. В сентябре ее текст напечатал "Екатеринодарский вестник". Поручик стоял, высоко подняв голову, глаза были прищурены, руки вцепились в спинку впереди стоящего кресла. - А в 27-м - "Русская мысль" в Берлине, - добавил кто-то, и зал зашумел. - Как вам не стыдно! - завопила какая-то дама средних лет, в свою очередь вскакивая и размахивая сумочкой. - Как вы можете сомневаться в словах господина Звездилина? Стыдитесь! - Графа Звездилина? - переспросил кто-то, и несколько человек захохотало. - Фельдмаршала, - ответили ему, и хохот усилился. - Господин Звездилин! - продолжал Ухтомский. - Если вы действительно дворянин, немедленно извинитесь перед залом! В том, что вы говорили, нет ни слова правды! - Молодой человек! - растерялся маэстро. - Я вас уверяю... Честное слово... - Честное - что? - вновь не выдержал князь, и тут мимо его виска что-то просвистело. Сумочка, брошенная дамой средних лет, пролетела в нескольких сантиметрах возле уха поручика, попав в сидевшего в последнем ряду пожилого господина. В ту же секунду вокруг дамы возник легкий водоворот, послышался сухой треск оплеухи. Водоворот усилился, и через секунду кто-то уже катился по проходу. Над вскочившей толпой замелькали крепкие ручищи, и все покрыл неистовый гвалт собравшихся в зале особ голубой крови. - Пора, елы, сматываться, - рассудил невозмутимый Фрол и потянул Ухтомского к выходу. - Заметут, в карету его! Поручик пытался сопротивляться, не желая дезертировать с поля битвы, но Фрол, окончательно взяв командование на себя, потащил упиравшегося Виктора прочь из зала. За спиной их ревело, кто-то кричал: "Стыдитесь, господа!", - но большая часть выражений была все-таки несколько иного уровня. - Извозчики! Лакуны! - бормотал Ухтомский, буксируемый неумолимым Фролом. Уже на выходе, рядом со столиком, где раньше восседала лже-Терентьева, а теперь, вероятно по случаю концерта, было пусто, они столкнулись с самим Звездилиным, который также успел улизнуть. Маэстро, увидев поручика, замер, а затем пробормотал что-то о хулиганах. - Моя фамилия Ухтомский, - заметил князь. - Вы что-то хотели сказать? Звездилин вновь застыл, затем попытался снисходительно улыбнуться, но тут их взгляды встретились, и он окончательно потерял дар речи. В двери уже вваливались люди в форме, спеша к месту побоища, и Фрол потянул Виктора к выходу. Ухтомский шагнул вплотную к потомку фельдмаршала, правая рука дернулась, но он лишь процедил: "На конюшню!" - и, резко повернувшись, шагнул прочь, оставив Звездилина, застывшего, словно Лотова супруга, стоять у регистрационного столика. Фрол ухватил Виктора за руку, и они покинули славные стены Собрания. Покуда Фрол и поручик совершали очередной круг по центру Столицы, дабы несколько сгладить впечатление от знакомства со сливками местного общества, слухи уже начинали ползти по городу, привыкшему за последние месяцы к любым, самым невероятным, происшествиям. Встрепенулись репортеры, почуяв запах жареного, засуетились телевизионщики, готовясь к срочному выезду, редакторы резервировали столбцы вечерних выпусков. Уже в девятичасовых новостях зрители смогли прослушать репортаж о зверском избиении знаменитого певца Звездилина группой необольшевиков, устроивших погром в Дворянском Собрании. Впрочем, полуночные "Вести" поведали о несколько ином - о похождениях вдрызг пьяного маэстро, который во время исполнения "Поручика Ухтомского" избил старушку. Все это кончилось большим интервью певца одной из центральных газет, где он повторил свой рассказ о рождении знаменитого шедевра, доведя количество созданных вариантов песни до двадцати пяти. ...Келюс выслушал рассказ Фрола без особых эмоций. Ему было не до фельдмаршальских предков певца. Очередной поход в поисках работы опять завершился ничем, деньги подходили к концу, к тому же слова Тургула то и дело всплывали в памяти, портя и без того скверное настроение. На следующее утро Келюс решил повторить попытку, а Фрол собрался в больницу к Лиде. Они допивали кофе из последней уцелевшей у Лунина пачки, когда в дверь позвонили. - Мик, - предположил Фрол. Однако это был не Плотников. На пороге с несколько виноватым видом стоял поручик Ухтомский. - Здравия желаю, господин Лунин! - отчеканил он. - Разрешите войти? Получив разрешение, князь снял пальто, секунду потоптался в прихожей, а затем щелкнул каблуками: - Господин Лунин! Разрешите доложить! Прислан для отбытия ареста! - Чего? - ахнул подошедший Фрол. Келюс молчал, но глаза его полезли на лоб от удивления. - Получил сутки ареста от его превосходительства за буйство, пояснил поручик. - Прислан для производства генеральной уборки в квартире. Келюс хотел что-то сказать, но внезапно в голову пришла какая-то мысль, и он промолчал. - Ладно, - решил Николай. - Уборку я, бином, и сам произведу, а так милости просим. Пойдемте, Виктор, там у нас, кажется, еще есть кофе... - Понял? - шепнул Лунин дхару, покуда поручик мыл руки в ванной. - Не-а... - Генерал его второй день отсылает. Ну и дела!.. Если даже своему поручику не верит... Ухтомского напоили кофе и оставили в квартире, запретив даже прикасаться к швабре и венику. Фрол поехал в больницу, а Келюс направился в очередной поход. Он давно уже пытался устроиться в какой-нибудь институт, но даже в техникумах и редакциях свободных мест не оказывалось. Николай сломал гордость и поехал к своей старой знакомой, которая работала в одном крупном издательстве. Видеть ее Николаю не очень хотелось, но он чувствовал, что выбирать не приходится. Знакомая угостила Келюса кофе из редакционного кофейника, полчаса болтала о пустяках, а затем, когда они остались одни, неожиданно сменив тон, сообщила, что ничем помочь не может. Потом добавила, что и другие едва ли смогут Келюсу помочь, поскольку в списке людей, которых не следует принимать на работу, фамилия Келюса фигурирует с самыми резкими характеристиками. Списки эти, как выяснилось, регулярно рассылаются некими инстанциями по всем институтам, техникумам, редакциям и даже средним школам. Келюс вспыхнул, но, сдержавшись, поблагодарил за информацию и покинул негостеприимные стены. На улице он нашел первую попавшуюся скамейку и долго курил, приходя в себя. Весной Лунин потерял работу, выйдя из правящей партии, что в конце концов бросило его на бетонные баррикады Белого Дома. Новая власть отнеслась к нему не лучше. Николай, конечно, догадывался, что могло быть причиной этого, и его вновь, в который раз, охватило чувство бессилия. Келюс на собственной шкуре понял теперь, что значит бодаться с Системой. В конце концов Николай не выдержал и пошел в Белый Дом. Он не ждал ничего хорошего от этого визита, но терять было совершенно нечего. Впрочем, визит чуть было не завершился в самом начале. Келюса попросту не пустили, посоветовав записаться на прием. Келюс знал, что значит записаться на прием, тем более его вопрос едва ли мог решить обыкновенный чиновник. Он хотел напомнить, что был здесь в августе, но гордость пересилила, и он лишь попросил пропустить его как бывшего члена группы поддержки Президента. Тут на Лунина посмотрели внимательнее, предложив назвать фамилию. Дежурный долго листал какие-то списки, затем его тон внезапно изменился. Он попросил Келюса присесть и подождать, а сам стал звонить по телефону. Николай заметил, что звонит он не по тому аппарату, который находится перед ним, а по другому - стоявшему на краю стола и не имевшему цифр на диске. Минут через пять дежурный выписал Келюсу пропуск и предложил подождать сопровождающего. Это уже Лунину никак не могло понравиться, но уходить было поздно. Сопровождающий оказался двухметровым верзилой в штатском, державшимся, впрочем, крайне вежливо. Они прошли хорошо знакомыми Келюсу коридорами, поднялись на лифте, и вскоре Николай стоял у высокой двери, возле который вытянулись по стойке смирно двое верзил, как две капли воды похожие на того, что его сопровождал. Келюс перешагнул порог и тут же увидел Генерала. - А, Лунин! - Генерал мельком взглянул на часы. - Хорошо, что застал. У меня скоро совещание по Украине. Ну, садись. Честно говоря, Келюс и не надеялся попасть именно к Генералу. Он предпочел, чтобы с его делом разобрался кто-нибудь другой, но выбора не было. - Что? - продолжал Генерал, не давая Николаю вставить слова. - Никак в покое не оставят? Я ж им сказал! - Здравствуйте, - перебил его Келюс. - Нет, меня не трогают. Даже следователь больше не вызывает. Спасибо. - Тогда что? Материально плохо? - Скажите, - вновь перебил его Лунин. - Я что, враг народа? Генерал на секунду задумался: - Понял. Не берут на работу. Угадал? Келюс, насколько мог коротко, поведал ему о пресловутых списках. - Вот хреновье! - возмутился Генерал. - Интересно, кто их рассылает? Знаешь, Лунин, ты меня, наверное, крепко не любишь, и можешь поверить, я тебя тоже, но списки... Вот падлы! - Да я верю, - кивнул Келюс. - Только от этого не легче. Генерал схватил со стола блокнот, черкнул туда несколько размашистых строчек и на секунду задумался. - Тебе куда лучше? Ты, кажется, преподаватель? - Да куда угодно, - рассудил Келюс. - Хоть в издательство. - Ага, - Генерал сделал новую запись. Затем спрятал блокнот и вновь задумался. - Ладно, - заявил наконец он. - На работу тебя возьмут. Только, Лунин, имей в виду, насолил ты кое-кому крепко. Оружие есть? Келюс ничего не ответил. Генерал взглянул на него и усмехнулся. - С собой не носи, но дома держи. Представим тебя и этого сержанта... Соломатина... к ордену... Авось приутихнут... И... вот что, Лунин. Память хорошая? Келюс кивнул. - Я назову тебе телефон. Нигде не записывай. По нему ты меня всегда найдешь. Но только - если жизнь или смерть. Ясно? - Ясно. - Будешь звонить, меня никак не называй, - продолжал Генерал. - И себя не называй тоже. Выдумай кличку. Ну, псевдоним... - Келюс, - предложил Лунин. Ничего другого в голову не пришло. - Ага, "Графиня Монсоро", - сообразил Генерал. - У меня как раз дочь читает. Ладно, но смотри - только если жизнь или смерть. Он не стал называть номер, а записал его на листке блокнота, показал Келюсу, а затем сжег бумажку в пепельнице, аккуратно высыпав пепел... Фрол возвращался из больницы. Лида чувствовала себя заметно лучше, и ее уже собирались выписывать, но случившееся было непоправимо: двигаться девушка не могла. Родители достали где-то немецкую инвалидную коляску, и Лида под присмотром Фрола училась ездить на ней по больничному парку. Вчерашний визит медицинского светила не дал особых результатов. Светило порекомендовало санаторий, целый список дефицитных лекарств и посоветовало не терять надежды. Правда, в чем состоит надежда, светило не указало, заметив, что иногда сильные стрессы способны вывести больного из паралича, но при этом смотрело на Лиду с таким профессиональным оптимизмом, что девушка все поняла. Фрол собирался уезжать и мучился, что ничем не сможет помочь Лиде. Впрочем, Келюс и Мик твердо обещали не забывать девушку. Сама Лида держалась бодро, заявляя, что, как только вернется домой, попытается взять вновь в руки кисть. В общем, настроение у Фрола было не из лучших. Открывая дверь, он услышал какой-то грохот. Ожидая чего угодно, дхар вихрем ворвался в квартиру и замер. Вся мебель была сдвинута с мест, швабра, которой поручику категорически запретили касаться, торжественно торчала посреди прихожей, а стук, доносившийся из кабинета, свидетельствовал о том, что Виктор, натиравший в данный момент пол, двигает огромный письменный стол. - Ну даешь, елы! - поразился Фрол. - Че, князья тоже полы натирают? - Еще как, Фрол! - бодро отозвался Ухтомский. - Особенно в юнкерском училище. Пол у нас в актовом зале был, я вам доложу... Ну, как Дворцовая площадь. - Ага, - кивнул дхар. - Ну ниче, мы у себя в Забайкальском зубными щетками пол мыли. Ладно, сейчас пособлю. При мощной поддержке Фрола уборка, несмотря на грандиозные масштабы, была завершена сравнительно быстро и без потерь. Пострадал только один из стульев в гостиной, распавшийся от мощного толчка Фрола. Стул пришлось клеить эпоксидкой, после чего уборка была сочтена законченной, и молодые люди направились на сверкавшую чистотой кухню пить чай. - Фрол, - обратился к дхару поручик, допивая вторую чашку, - вы не могли бы продиктовать мне эпос о Ранхае? - По-дхарски? - удивился Фрол. - Ну, начало, вроде, помню... Он на минуту задумался, затем распевно, не торопясь, прочитал: Вах-у дхэн мариба дхори Цхор бахсат Ранхай-гэгхэну Эйсо энна хон-акуна Вапалари айаримэ Ул Ранхай ю-лах эато Глари басх алтэ а-квуми Арва-атур мгхути-цотэ - Только по-русски не смогу, - пожаловался он. - Тебе хорошо, ты в гимназии учился... - Да бросьте, Фрол! - решительно заявил Ухтомский. - Сможете! Пойдемте! Они перешли в кабинет. Князь, усадив Фрола в кресло, достал из бумажных залежей чистую общую тетрадь и приготовил карандаш. - Слышь, - не выдержал дхар, - а зачем тебе? - А Рангайка чей предок? - усмехнулся Ухтомский. - Это будет почище родовой байки. Попробую потом стихами перевести. Размер легкий, как у "Калевалы" Ну, давайте. Фрол облегченно вздохнул, закрыл глаза и нерешительно начал: - Ну... Слушай, племя серых дхаров... Песню о воине... начальнике... - Повелителе, - подсказал Ухтомский. - Ну повелителе Ранхае, великом сыне солнечного леса... Как там, елы... Могучем повелителе звезды и тучи... - Красиво, - князь быстро водил карандашом по бумаге. - Дорога... путь Ранхая вечен, его мир, война и работа... - Деяния, - поправил Виктор, прицокнув языком. - Деяния, - покорно повторил Фрол, - не подвластны злой ночи... - Вот это фольклор! - удовлетворенно заметил Ухтомский, покуда дхар переводил дух. - Это вам не "Гуси-лебеди"... Когда Келюс вернулся домой, работа подходила к концу. Фрол постепенно сам вошел во вкус и время от времени прерывал русскую речь странно звучащими дхарскими словами. Ухтомский легко чертил в тетради строчку за строчкой. - А, мемуары Принца Дхарского, - заметил Келюс. - Ваше дхарское высочество, как там у нас насчет ужина? Ухтомский обещал забежать на следующий же день, но так и не появился. В течение нескольких дней Келюса и Фрола никто не тревожил. Мик - и тот пропал. Его матушка сообщила, что Михаил очень занят, причем ее тон не оставлял сомнений, что Плотников-младший действительно занялся наконец чем-то полезным. Впрочем, Келюсу и Фролу это было на руку. До отъезда дхара требовалось закончить кое-какие дела... ...Вход в катакомбы, откуда их вывели люди полковника Глебова, был теперь забран густой решеткой. Массивный замок выглядел угрожающе, но Фрол, специально заехавший как-то днем взглянуть на него, лишь похмыкал и попросил у Келюса разрешения покопаться в инструментах деда. В свое время Лунин-старший недурно слесарил в свободное от партработы время, и дхар, быстро заполнив сумку всем необходимым, остался доволен. Они вышли из дому поздно вечером, чтобы иметь побольше времени до рассвета. С полчаса они бродили у Дома на Набережной, поглядывая по сторонам, но все было тихо. Если за ними и следили, то обнаружить это не представлялось возможным. У решетки, загораживавшей вход, было также спокойно. Келюс стал светить фонариком, а дхар, тихонько насвистывая, занялся замком. Стальной страж явно не оправдал доверия тех, кто его повесил - не прошло и пяти минут, как дхар удовлетворенно хмыкнул и осторожно приоткрыл решетку. Из подземелья несло холодом и сыростью. Келюса передернуло. Он плотнее запахнулся в специально надетую по этому случаю теплую куртку и осторожно шагнуть вглубь. В ту же секунду услышал - или ему показалось как в глубине темного тоннеля раздался тихий стон. Николай замер. - Чего там? - торопил его Фрол, заглядывая через плечо в темноту. Пошли быстрей, елы! - А ну-ка, "Мессинг", - предложил Лунин, освобождая проход, послушай... Фрол озабоченно прислушался, затем провел по воздуху руками, подумал и решительно заявил: - Никто! Там, Француз, даже кошака бродячего, и того нет. Ручаюсь. Келюс не стал спорить, и они двинулись вперед, посвечивая фонариком. Вокруг было тихо, только песок шуршал под ногами да слышался все усиливавшийся стук падавших капель воды. Келюс старался ни о чем не думать, но долгий путь в тоннеле сам собой рождал воспоминания... ...Здесь их вели омоновцы, здесь Келюс увидел серый предрассветный сумрак, сменивший чернильную темноту, а здесь уже стояла тьма; тоннель вел все глубже, приближаясь к подземному залу, где Михаил Корф в последний раз смотрел на неровный свет умирающей свечи... Теперь в зале было пусто, только следы пуль на стенах да неглубокие воронки на полу напоминали о той ночи. Луч фонарика упал туда, где они оставили Корфа и Кору. Там тоже никого не было: тело барона лежало в навек запаянном гробу, а то, что осталось от Тани Корневой - Коры, - как сказал Келюсу следователь, передали ее родным. Внезапно фонарик упал на что-то, тускло блеснувшее в его свете холодной сталью. Егерский нож - трофей барона - лежал там же, где его оставили, незамеченный теми, кто забирал тела. - Мику отдадим, - решил Келюс, пряча находку. - Все-таки память Они свернули налево и пошли по узкому коридору. Последний раз Келюс был здесь вместе с людьми полковника Глебова, когда шел за скантром. С тех пор здесь ничего не изменилось. То и дело слева и справа в свете фонаря возникали ниши, под ногами шуршали то мелкие камни, то битый кирпич: воздух был все тот же - сырой, затхлый, казалось, наполненный каким-то давним ужасом. - Сейчас гроб будет, - вспомнил невозмутимый Фрол. - Не боись, Француз, прорвемся. Луч фонарика выхватил из темноты нишу вместе с черной крышкой, и тут рука Келюса дрогнула: гроб был открыт, крышка сдвинута в сторону, каким-то чудом не упав на землю. Фрол покачал головой, забрал у Келюса фонарик и, посветив, заглянув внутрь. - Пусто, - Лунин, преодолевая невольный озноб, заглянул следом. Наверное, взломали. Кладоискатели, бином... Фрол осмотрел края крышки и вновь покачал головой: следов взлома не было. Длинные ржавые болты говорили о том, что крышку попросту вырвали с чудовищной силой. Но ухватиться было не за что: поверхность казалась гладкой. - Вот елы! - констатировал Фрол. - Либо у кого-то дури побольше, чем у Василия Алексеева и он просто за края взялся, либо... - Либо что? - поинтересовался Лунин, заметив, что Фрол замолчал. - Либо изнутри нажали, - неохотно закончил дхар и тут же бросил: Пошли отсюда, Француз, мебель, в карету ее! Вскоре они добрались до ниши, где оставили документы и оружие. Тайник был в полной сохранности, даже бумага, к удивлению Келюса, не особенно отсырела. Тонкие папки сложили в стопку и спрятали в захваченный с собой рюкзак. Туда же Фрол уложил оба револьвера. Автоматы решили покуда не трогать. - Ну чего, - заметил дхар. - Назад? Или на Алию поглядим? Николая передернуло. Ни за какие сокровища он не смог бы заставить себя вновь подойти к запечатанному дхарским заклятием входу, за которым лежали кости князя Полоцкого. - Пошли отсюда, Фрол - тихо предложил он. - Хватит на сегодня, а? - Сейчас, - дхар напряженно вслушивался, затем осторожно провел по воздуху руками. - Можно не смотреть. Сняли мое заклятье. И Алии там, елы, нет. Так что заряди-ка, Француз, браунинг: мало ли чего... Впрочем, обратный путь прошел без приключений, разве что Келюс пару раз оступился и слегка ушиб ногу. Всю дорогу Лунин напряженно прислушивался, но вокруг стояла все та же жутковатая тишина. - Слышь, потомок Гхела, ты уверен? - спросил Келюс Фрола, покуда тот возился, запирая замок. - В чем? Если открыть замок не составило труда, то обратный процесс вызвал куда больше трудностей. - Ну заклятье, бином. Алия... - Да, - коротко ответил дхар. - Знаешь, Француз, когда мы обратно шли... Не хотел, елы, тебе на нервы действовать... - Там кто-то был? - Келюс похолодел, хотя замок наконец закрылся и от подземелья их отделяла стальная решетка. Как бы в ответ откуда-то из глубины до них донесся чудовищный вой, полный такой тоски и ненависти, что даже невозмутимый Фрол отступил на шаг назад. - Ярты? - Нет. Это гургунх-эр. Потом объясню, Француз. Решетка - это, елы, конечно, хорошо... ...Только дома, свалив добычу прямо на пол и запечатав дхарским заклятием двери, они перевели дух. - Прямо не знаю, как тебя здесь, Француз, оставлять, - озабоченно заметил Фрол. - Ну и город, елы! Прав дед, хуже нашего леса. Поехали со мной, а? У нас в Дробь Шестнадцать тихо... Ну, февральский волк там... - Нет, я привык, - покачал головой Келюс. - Если б у нас в Столице только и бед было что ярты, то это, считай, бином, курорт... Да ладно, куда я денусь! Ты лучше скажи, Принц Дхарский, что это за гургунх-эр? - Это как ярт. Только он - вроде яртам хозяин. Его колом не возьмешь... - Вроде Волкова? - предположил Келюс. - Не-а. Волков - он человек. А гургунх-эр - они еще до людей были... Они... Да ладно, Француз, может, врут. Сам я их не видел. Слышал только... Они почистили оружие, честно поделили скудный запас патронов, после чего Келюс спрятал серые папки в старый чемодан. Сверху он набросал разное тряпье, и чемодан совместными усилиями был водружен в самый дальний угол антресолей. Наутро, как раз после чая - кофе кончился накануне, - в дверь позвонили, и на пороге появился Мик в своей черной куртке "Порше" с большой сумкой, на которой красными буквами была отпечатана реклама какой-то хьюстонской фирмы. - О, - обрадовался Келюс, - пропавшая грамота, бином! - Здорово, мужики! - заявил Мик. Вид у него был какой-то непривычный. Младший Плотников держался не просто с достоинством, но и чуть ли не с легким оттенком превосходства. - Попрощаться зашел, - сообщил он. - Уезжаю. - Это куда? - поинтересовался Фрол, невозмутимо оглядывая Мика, который, сняв куртку, стал долго и тщательно причесываться у зеркала. - По батиным делам, - неопределенно ответил Плотников. - Меня в фирму взяли. Перевелся на заочный, - добавил он, с уважением поглядев на себя в зеркало и спрятав расческу. - Так что, мужики, не скоро увидимся. - Ну, удачи тебе, - пожелал Келюс. - Да, Мик, у нас к тебе одно дело. Пойдем-ка... Они прошли в кабинет, и Лунин кивнул на стол, где лежал тщательно вычищенный и даже заново заточенный егерский нож барона. - Бери! Мы его в подземелье нашли. На память о дяде Майкле. Глаза Мика блеснули. Он осторожно взял нож в руки, чуть погладил его и вновь положил на стол. - Спасибо, Николай, - тихо сказал он. - Он мне пригодится... Прадедов... Моего прадеда, дяди Майкла... Келюс и Фрол переглянулись: стало ясно, что Мик узнал правду. Очевидно, знакомство с генералом Тургулом состоялось не зря. - Зря вы тогда молчали, мужики, - продолжал Мик. - И дядя Майкл мне про Канаду рассказывал... За маленького держали! - А ты бы поверил? - спросил Фрол. - Да ладно, что теперь уж, - вздохнул Плотников, - ничего. Он секунду помолчал, затем плечи его выпрямились, взгляд потемнел, правая рука легла на клинок, а голос внезапно стал низким, будто Мик сразу постарел на много лет: - Мужики... Господа... Я клянусь, что отомщу большевикам за дядю Майкла! За Лиду... За все... Я... Я им устрою исторический материализм!.. Мик аккуратно завернул нож в носовой платок и спрятал в сумку, после чего пожал всем руки и откланялся, пообещав позвонить или написать при первой же возможности. Когда дверь закрылась, Келюс с Фролом вновь переглянулись. Все это было странно, но обсуждать поведение Мика как-то не тянуло... - И чего это с ним, елы? - в конце концов молвил Фрол. Николай лишь пожал плечами. Если что-то и приходило в голову, высказываться ему явно не хотелось. - Да и мне пора, - продолжал дхар. - Поеду-ка я за билетами, Француз. Засиделся я тут! Фрол уезжал вечером на следующий день. Громада Казанского вокзала оглушала многоязыковым гомоном, хриплым лаем репродуктора и шумом уборочных машин. Гигантская толпа с мешками, сумками, кошелками и пакетами чуть не раздавила Келюса и Фрола, и они с облегчением перевели дух, оказавшись на перроне. Поезд уже был подан, но до отправления еще оставалось достаточно времени. Фрол был невесел. Накануне он побывал у Лиды, а за несколько часов до отъезда они с Келюсом съездили на старое кладбище, где под желтыми полуосыпавшимися рябинами груда венков обозначала место последнего успокоения Корфа. На кладбище Фрол не сказал ни слова, и Келюс заметил, что дхара все время мучает какая-то мысль. Он даже спросил Фрола об этом, но тот не ответил. Лунин докуривал сигарету, а некурящий дхар немного смущенно переступал с ноги на ногу. - Один остаешься, Француз, - сказал он наконец. - Только Лидка... - и он вздохнул. - Да, - кивнул Келюс, - один... Накануне позвонил Тургул, сообщив, что они с поручиком Ухтомским покидают Столицу. Генерал поблагодарил Келюса за помощь и гостеприимство и просил передать привет от Виктора Ухтомского. По голосу генерала трудно было понять, доволен ли он своим визитом. Николай пожалел, что не сможет снова встретиться с Тургулом. Он был бы не прочь закончить тот странный разговор, который они с генералом вели в поминальный вечер, но теперь не знал, представится ли такая возможность... - Я тебе напишу, - пообещал Фрол. - Правда, елы, попозже. Мне ж работу искать надо! Гуляю, елы, с июля... - Найдешь, - пообещал Келюс. - Ты же гегемон! Револьвер спрячь подальше, фрейшюц вятский... - Да чего я, маленький, - обиделся дхар. - Это ты тут не задирайся, Француз. Ну ладно, пора... Фрол внезапно стал очень серьезным, поднял правую руку и медленно произнес: - Эннах, Николай! Квэр аг-эсх ахусо эйсор аг эрво мвэри! Квэр аг-лах мгхути-цотх! - И тебе того же, полиглот! - вздохнул Келюс, пожимая широкую руку Фрола. - Может, переведешь? - Это наше старое пожелание: "Будь счастлив! Да будет с тобой Великий Свет и Высокое Небо! Да минует тебя тьма!" Ну, Француз, будь! Он взял свою сумку и, повернувшись, не спеша пошел к вагону, но внезапно остановился, постоял секунду-другую и резко повернулся. Келюс, вдруг почувствовав тревогу, поспешил подойти. - Француз... Николай... - нерешительно начал Фрол. - Вот, елы, не знаю, как и сказать... - Что-нибудь случилось? - осторожно спросил Келюс, уже понимая, что Фрол волнуется не зря. - Я еще на похоронах почувствовал. Я ведь на расстоянии чую... Я тебе еще тогда сказать пытался, да как раз Ухтомский помешал... А сегодня, как мы на кладбище были... Поезд засвистел и задергался, но Фрол не обратил на это ни малейшего внимания. - В общем, Француз. Не знаю, елы, почему, но в гробу Михаила не было. Как? - Келюс мог ожидать всякого, но не такого. По крайней мере, все это время утешала мысль, что барон все-таки упокоился в родной земле. - Не было, - мотнул головой дхар, - там вообще никого не было... Землей набили, что ли... Знаешь, как в Афгане бывало... Я и сам, елы, поверить не мог, но сегодня, когда на кладбище были... Тут поезд дернулся и начал медленно отходить. Фрол, махнув рукой, схватил сумку и вскочил на подножку уходящего вагона. Колеса стучали, поезд ускорял ход, а растерянный и пораженный Келюс стоял на грязном асфальте перрона, не в силах двинуться с места. Он не хотел верить тому, что сказал Фрол, но в глубине души понимал: дхар не ошибается. Но что бы это ни означало, теперь все решать придется самому. Фрол уехал, и Лунин оставался один в гигантском городе. Ему внезапно стало совсем плохо, к горлу подкатил ком, и все окружающее стало казаться чем-то жутким и нереальным. - Не падай духом, воин Николай, - услыхал он внезапно знакомый голос. Все еще не веря, Келюс резко обернулся. Варфоломей Кириллович стоял рядом и смотрел вслед уходящему поезду. - Здравствуйте, Варфоломей Кириллович! - вздохнул Келюс, которого появление старика отчего-то совсем не удивило. - Жаль, что вы опоздали. Фрол так хотел вас увидеть... - Я не опоздал, воин Николай, - Варфоломей Кириллович все еще глядел вдаль, где за красными семафорами исчезал поезд, увозящий дхара в его Вятку. - С воином Фроатом мы еще увидимся. Ему сейчас домой ехать, к батюшке и матушке. А тебе, воин Николай, здесь оставаться. - Да, - кивнул Келюс. - Мик умотал куда-то, теперь Фрол... Да вы, наверное, как всегда, все знаете. - Знаю... - Жалею, что скантр отдал, - вздохнул Лунин. - Разобраться бы с ним! Да что было делать? Они же... А если его отдавать было нельзя? Даже если бы всех нас из автоматов покрошили? Что же теперь делать? - Тебе решать, воин. Многое еще тебе решать должно. И за себя, и за других. Хорошо ли сие, худо, да так, видать, судилось. Они помолчали. Келюс с детства не любил принимать решения, даже в самых мелких вопросах. Но теперь понял, что Варфоломей Кириллович прав. - Да какой из меня командир, - сказал он наконец, - Фрол бы в сто раз лучше меня командовал! - Воину Фроату предстоит сие. Помолись о нем. И о себе помолись, воин. Хрупок человек, как сосуд стеклянный в руце Божьей. Однажды защитила она тебя. Но будет и другой раз. - Да кому я, бином, нужен! Ответа не было. Николай оглянулся: Варфоломей Кириллович исчез. Перрон был пуст, только холодный осенний ветер шевелил каким-то чудом попавший сюда кленовый лист.