В так называемой приёмной дожидался стенающий от негодования Кагмар, чтобы надеть на провинившегося кандалы. Из таких запястье не вытащишь. Изрезанной ладонью было больно пошевелить. Кровь бежала без остановки, капала с пальцев. К стене поставили грубо, в боку закололо. Захотелось упасть — и пусть делают, что пожелают.
— Это обязательно? — угрюмо спросил Ро.
— Рамиф приказал, — пояснил Кагмар. — Сказал: «У нас тут все люди приличные, а этот оболтус не в ладах с руками». О чём это он?
— Да кто его знает, — вздохнул арестованный и уткнулся лбом в стену. Стало получше, но ненадолго.
Браслеты защёлкнули, и теперь запястья были скованны за спиной. Стоять неудобно, а сесть некуда. Вскоре рядом собрались все живые участники вылазки, Ристан и Хаспин с парой сородичей. Все были хмурые, молчаливые, но только один пачкал пол.
— Сожми и не разжимай, — кольцевой достал из-за пазухи чистый платок и сунул в кулак истекавшему.
Сказать было легко, да только пальцы не слушались. Казалось, совсем онемели.
— Это он тебя так? — с налётом жалости шёпотом спросил Кагмар.
— Нет. Это я сам, — ответил Ро, не желая приписывать сдохшему зачинщику чужие заслуги.
— Сдаётся, Рамиф меня ненавидит, — с откровенным сочувствием, но уже к самому себе, пожаловался халасатец.
Кто бы скулил.
Из провала, служащего дверью, показался мужчина в сливовой ливрее и попросил участников инцидента и всех ответственных и причастных войти.
— А я предупреждал, что ты не достоин помилования, — негромко бросил капитан, первым проходя в зал собраний.
Хаспин держал в руках рапиру капрала, словно та была им самим: жаждала присутствовать при вынесении приговора. А может на ней он сконцентрировал всю свою злобу, чтобы внешне казаться бесстрастным. Ро наконец-то разобрался, к какому типу его относить. К самому худшему — искренне верующим. Слепо вобравшим всю эту чушь об избранности и чести. Чистое воплощение алуарского образа мысли. Безупречный представитель вида! Не просто же так в кадетских корпусах с пяти лет муштровали воспитанников. Так они жили до последнего вдоха, сохраняя приверженность нетленным идеям.
Ро опустил глаза, чтобы не видеть ровную спину в котане цвета морской волны. Уже порядком достало захлёбываться. Пришло время идти ко дну.
За провалом находилась короткая стена, которую можно было обогнуть с любой из сторон, а за ней простирался зал с необычным столом, напоминавшим широкое кольцо. Пространство внутри не пустовало: там пылала низкая, похожая на неглубокую миску жаровня. За столом сидели мужчины — человек восемь — и одна женщина. Большинство молчали, но некоторые вели спор. Показалось странным, что их голоса не доносились до коридора, хотя дверей во всей этой крепости не было.
— Ну и о каком порядке среди лезвий может идти речь, если вы сами не можете договориться? — отчитывал кого-то мужчина в строгом кафтане и плаще фиолетового цвета. Не бледный, не смуглый, не бронзовокожий. Не блёклый алорец, не каштановый халасатец, не кудрявый, как ави, но и точно не лед. Темноволосый, но лишь с лёгким загаром. Нетипичное для Мириана лицо выделялось волевым подбородком, резкими скулами и бровями.
— Прошу тебя, громогласный ты наш. Они как раз и собрались, чтобы договориться! — воскликнула роскошная женщина в слишком уж расслабленном платье-халате. Копна чернильно-чёрных волос и светлая кожа могли бы обличить в ней уроженку Кин-килинто-гана, если бы не аппетитные формы и ещё одна разящая деталь. Глаза незнакомки были так же черны, как настигнувшая Крим безлунная ночь, обещавшая сгубить под своим подолом немало невинных жизней.
— Левана, дорогая, — улыбался Рамиф, вызывая тошнотное отторжение. — Сам факт, что мы грызёмся по пустякам, лишь подтверждает слова Де́ксирида. Рыбка гниёт с головы.
Среди представителей невиданных рас рыжий смотрелся уместно. Вот где были настоящие чужаки! Точно пришельцы из каких-то миров. Однако нескольких всё же удалось распознать. Например, Мизара в компании такого же типичного пожилого алорца. Неподалёку от него сидел халасатец примерно тех же лет и ещё один — помоложе, в пышной жёлтой чалме.
— Давайте перейдём к делу, — как раз оборвал спорящих халасатец с благородными сединами на висках. — Вы всё ещё желаете нашего участия?
— Я по-прежнему считаю, что обсуждать нечего, — сказал Рамиф, словно бы борясь с объявшим его раздражением. — Или ты не согласен, Мизартис? Что ж, если мои дела тронули твои нежные чувства, то готов выставить их на всеобщее обозрение. Зовите хоть всех остальных, мне скрывать нечего и торопиться некуда.