Вдруг он подхватил меня на руки, прижал к стене и держал так, пока мы целовались. Мои ноги обвили его талию, руки зарылись в волосы и сбили виниловую фуражку с его головы. Я безжалостно вцепилась в волосы на его затылке, надеясь, что он дернется от боли. Я кусала его губы, пока он не застонал, и я не почувствовала вкус железа. Я слизывала капающую кровь, мой язык скользил по его подбородку и губам, смакуя вкус жестокости. Одной рукой он зарылся в мои волосы и потянул так сильно, что у меня заболел скальп. Другой рукой он сжал мою саднящую задницу. Я ощущала твердость в его джинсах, пока он прижимался ко мне, этот восхитительный член ждал меня.
Мы оба замерли, пытаясь восстановить дыхание. Капельки крови выступили из царапин на его шее — потрясающее зрелище. Его рука всё ещё злобно сжимала мои волосы, грудь вздымалась, от кожи исходило тепло, пока он медленно опускал меня на ноги, но не позволял установить между нами дистанцию. Он поднял руку и вытер кровоточащую губу тыльной стороной ладони, глядя на красное пятно с небольшой улыбкой.
— Ты заставила меня истекать кровью, — сказал он.
— А ты не заставил меня истекать кровью.
Он выгнул брови.
— Это проблема?
Я пожала плечами, стараясь казаться невпечатленной, несмотря на то, что полностью запыхалась и опьянела от желания.
— Я ожидала большего. Черт, когда ты нашел меня, я подумала, что ты заставишь меня плакать.
Он рассмеялся — опасный звук — и покачал головой.
— Это то, чего ты хочешь, Джесс?
Да. Вместо этого я сказала:
— Я хочу дать тебе пощечину.
Он наклонился, и зашептал:
— Ох, неужели? И почему же? Тебе нравится видеть мою боль, хм? Тогда действуй. — Он слегка повернул щеку. — Дай мне пощечину. Я бросаю тебе вызов. Посмотрим, к чему это приведет.
Ему не нужно повторять дважды.
Звук моей ладони, ударившей по его лицу, был настолько громким, что я не удивилась бы, если бы его услышали снаружи, даже сквозь музыку. Я вложила в эту пощечину всю свою силу, всё свое возбужденное разочарование, всю свою растерянность от того, как он меня заводит, но он едва вздрогнул. Вместо этого он мягко сказал:
— Теперь я должен заставить тебя плакать, Джессика.
Из ванной мы вышли вместе, задыхаясь, рука об руку. Параноидальная часть меня ожидала, что за дверью соберется толпа, но там был только один раздраженный, полусонный чувак.
— Наверх, — прошептал Мэнсон и повел нас по сквозь толпы смеющихся, пьяных людей. Мы взбежали по лестнице, мягко ступая по ковровому покрытию. Мое сердце бешено колотилось, взбалмошность удерживала широкую улыбку на моем лице. На самом верху лестницы он снова схватил меня и яростно поцеловал, запустив руки в волосы. Каждый раз, когда мы отрывались друг от друга, я чувствовала себя так, словно выныриваю из бассейна: задыхающейся, с затуманенным зрением и легким телом.
В конце коридора была дверь, ведущая в спальню с выключенным светом. Мэнсон достал из кармана зажигалку, и, пока я задержалась возле двери, он зажег свечи по всей комнате, наполнив её мерцающим оранжевым свечением.
— Очень удобное и атмосферное освещение, — сказала я, когда он вернулся ко мне. — Как удачно мы зашли.
Мэнсон улыбнулся. В свете свечей на его лицо падали странные тени, и он выглядел ещё более мрачным и загадочным.
— Я питаю некоторую слабость к свечам. Миссис Питерс говорит, что ароматерапия поможет моей тревожности.
Я нахмурилась.
— Подожди-ка… это…
— Эта спальня — моя. Никто нас не побеспокоит.
Потребовалось несколько мгновений, чтобы его слова полностью улеглись в моей голове. Даже при зажженных свечах я почти ничего не видела в комнате. У кровати было массивное и темное изголовье, напоминающее ворота из железных прутьев. Со стены на меня смотрел огромный череп быка, выкрашенный в черный цвет и украшенный чешуйками золота.
— Подожди… подожди-ка… это же… — проговорила я, заикаясь. — Ты сказал, что это твоя комната?
— Ага… — Он огляделся вокруг, как бы заново знакомясь с этим местом, и пожал плечами. — Я начал жить здесь после того, как мне исполнилось 18.
Я едва могла в это поверить. Мэнсон Рид… живет с семьей Питерс? С одной из самых обеспеченных семей в городе?