Я возбудилась. Моя киска была такой теплой, что казалось, будто она тоже покраснела от смущения. Дерьмо, дерьмо, дерьмо! Конечно, через стринги ничего не видно, но от мысли о том, что кто-то может увидеть влажное пятно на моих трусиках, пока я нахожусь в таком унизительном положении, я похолодела от ужаса.
Почему это меня заводит?
Я целовала подъем стопы, пока не достигла изгиба лодыжки. Я поцеловала и здесь, где кожа ботинок была изношена. Я задумалась, каково было бы провести по ней языком, почувствовать текстуру, насладиться ею, хотя бы раз.
Это была самая долгая минута в моей жизни.
Я никогда не делала ничего столь вопиюще унизительного. Я ожидала, что чувство смущения окрепнет и осядет в моем желудке, скрутит его, словно гнилая пища, и я почувствую тошноту. Вместо этого чувство смущения переросло в вожделение, и внезапно я представила Мэнсона, давящего подошвой своего ботинка на мое лицо. Я подумала о том, как он вдавливает меня в траву, смеется надо мной, называет грязной шлюхой за то, что мне понравился этот вызов…
— Шестьдесят секунд! — выкрикнул Дэниел, и раздались одобрительные возгласы и свист. Я встала, чувствуя головокружение, и отвернулась так быстро, как только могла. Я не хотела видеть самодовольное, победоносное лицо Мэнсона.
Я вернулась на свою сторону стола, подняла подбородок и откинула назад волосы, пытаясь сделать вид, что ничего необычного не произошло. Эшли смотрела на меня, широко раскрыв глаза.
— Всё было настолько плохо? — тихо сказала я, взяв предложенный ею напиток и выпив его до дна.
— Ну… то есть… это было, эм… — Она пожала плечами, отмахиваясь от ответа. — Это был всего лишь вызов. И ты выглядела ахуеть как сексуально, пока выполняла его. Но моя хорошая… ты просто вся красная.
Я быстро кивнула. Если бы я могла заставить свой румянец исчезнуть, то так бы и сделала. Но он остался, моя собственная алая буква[11], начертанная на каждом сантиметре кожи.
Выровняв дыхание, я снова повернулась к своему сопернику.
— С хуя ли ты ухмыляешься? — потребовала я ответа. Мэнсон выглядел довольным. Слишком сильно довольным.
— Стоило ли так унижаться, ради того, чтобы не потерять один стакан? — сказал он. Я приготовилась кидать.
— Конечно, стоило. Я не собираюсь проигрывать, Мэнсон. — Я попала в его стакан, он снова выпил, но мы оба знали, что он уже одержал победу.
Мы шли бок о бок, то он попадал в мой стакан, то я — в его. Он выполнил свой вызов, без труда выпив рюмку с сырым яйцом, хотя я надеялась увидеть, как он им подавится. Он больше попадал в стаканы без надписи «вызов», и я выпивала их до дна. В них было всего лишь дешевое пиво, поэтому я была едва ли пьяна, даже когда осталось всего 4 стакана.
— Похоже, ты все-таки можешь проиграть, Джесс, — усмехнулся Мэнсон, покачав головой. — Если только и вправду не любишь выполнять мои вызовы.
— Я не проигрываю, — сказала я, в моем голосе звучала фальшивая слащавость. Пока я отвлеклась на его насмешки, он бросил мяч и попал, и толпа ахнула от моего невезения. Два стакана за один бросок, и оба с надписью «вызов». Я вздохнула и закрыла глаза, чтобы скрыть свое разочарование.
— Просто назови мне свое желание, — простонала я, уверенная, что Мэнсон придумал что-то злое. Кто-то протянул ему намешанный коктейль, и он сделал один долгий глоток. Увиденное мною товарищество подействовало мне на нервы. Почему он нравился людям? Почему все вдруг решили быть добрыми к этому фрику?
— Вызов за оба стакана, — предупреждающе сказал он. — Ты же понимаешь, что он будет трудным.
— Ты меня не напугал, Мэнсон.
Ложь — он действительно меня напугал. С этим его «белым» глазом, уверенной ухмылкой и следами моих поцелуев на ботинках, он казался всемогущим. Хуже того: каждый раз, когда я смотрела на него и встречала его взгляд, я чувствовала тепло в животе и мурашки на спине.
Он возбуждал меня. Просто стоя напротив, он возбуждал меня, и это меня пугало.
— Мне нравятся твои стринги, — задумчиво сказал он, слегка вышагивая, словно в раздумье. Мой живот скрутило в узел. — Я видел их, когда ты стояла на коленях. Очень милый выбор в сочетании с короткой юбкой. — Я закатила глаза. Мне не было стыдно, что толпа видела мое нижнее белье; я всегда получала удовольствие от демонстрации своего тела, поскольку знала, что они хотят меня, но не смогут получить. Но у меня было чувство, что я знаю, что именно Мэнсон мне загадает, и мне это уже не нравилось.