– Мы отстаем от графика, – сказал незнакомец. – Двигаем.
Шофер прибавил скорость. По сторонам мелькали деревья – серые тени на фоне ночного сумрака.
Когда непосредственная опасность осталась позади, Майк вновь стал размышлять о той ситуации, в которой он оказался, и о своей чужеродности. Он повернулся к человеку, который казался ему главным.
– Что от меня потребуется?
– Что? – переспросил тот, посмотрев на него, и в его темных глазах мелькнуло что-то большее, нежели просто любопытство.
– Чем я заслужил эту свободу?
– Ничем, – сказал тот человек. – Мы освободили вас, потому что…
Майк заговорил более уверенно:
– Не надо меня агитировать. Вы в некотором роде производите Революцию. Против Шоу. Предполагается, что на это наложен запрет, но кое-какие слухи просачивались и в студию, мимолетные и неясные Чего вы хотите от меня?
Незнакомец помолчал несколько мгновений, потом вздохнул:
– Нет никакого смысла вводить вас в курс дела постепенно. И я не порицаю ваше желание сразу определить свое место. Вы будете заняты тихой работой на всем протяжении Революции – когда она наконец свершится. Вы никогда больше не вернетесь в Шоу. Это сделают другие люди.
Майк почувствовал себя так, словно его подталкивали, заставляли покорно двигаться с приливом, вместо того чтобы оседлать волну.
– Я хочу быть в первых рядах, – сказал он. Он вовсе не хотел быть в первых рядах, но он должен был хоть как-то влиять на свою жизнь, иначе он стал бы тем же самым, чем был в Шоу, – марионеткой, послушным инструментом.
– Это невозможно! Вы слишком нужны нам, и рисковать…
– Я буду в первых рядах, или же я выхожу здесь, – сказал он, взявшись за ручку дверцы.
Они смотрели друг на друга, и каждый старался заставить другого первым отвести взгляд. Ни единого звука, кроме журчания аэросистемы и шипения воздуха, вырывающегося из-под машины. Шофер и человек со сломанной рукой слушали и ждали.
– Вы на самом деле готовы взяться за это? – сказал наконец собеседник Майка.
– Да, черт возьми, я готов.
Снова воцарилось молчание. Потом незнакомец сказал:
– Хорошо. Вы меня убедили. – Он повернулся к шоферу: – Блейк, отвези нас к доктору Мак-Гиви.
– Так я буду в первых рядах?
– Именно.
Вовсе не героизм и не отдаленно-возвышенные идеи заставляли его добиваться участия в действиях. Он не хотел снова барахтаться в болоте, где течение тащило его, не обращая внимания на то, куда хотел двигаться он. Если бы они требовали от него участия в борьбе, он добивался бы кабинетной работы. Он чувствовал себя так, словно теперь он сам определяет свою судьбу. И от этого ему было все-таки лучше.
– Что я буду делать, какова моя задача? Незнакомец протянул ему руку и пожал протянутую в ответ ладонь Майка.
– Прежде всего – меня зовут Эндрю Флексен. Я являюсь кем-то вроде офицера, дать более конкретное определение я, пожалуй, не смогу. – Он прервал рукопожатие. – Вашей задачей, раз уж вы добиваетесь действия, будет освобождение из Шоу Лизы Монваза.
Ночь отлетала назад, словно угольная пыль.
Глава 2
Она разделась, не зажигая света. Она подозревала, что с некоторых пор они установили здесь камеры.
Она затеяла игру сама с собой, пытаясь угадать, на что похожи тени: вот голова собаки, уши злобно прижаты, зубы оскалены; вот осанистая женщина, нарезающая на ломти каравай домашнего хлеба и втыкающая – что? – зубочистки в мякоть; вот паук…
Что-то еще…
Но она не могла увидеть себя.
Она забралась на мурлыкающую Колыбельную Перину и погрузилась в мелодию, которую испускали миллионы тончайших волосков, уговаривая ее подвергнуться массажу…
Она была утомлена.
Она думала о Майке и о Шоу. И где-то в глубине ее души, где-то очень-очень глубоко, таилось понимание, что это – две разные вещи.
Она уснула.
Глава 3
Анаксемандр Кокли был отнюдь не из тех людей, над которыми можно посмеяться. Он контролировал – в прямом и переносном смысле – семьсот миллионов человек. Он владел Шоу. Шоу принадлежало ему с самого начала – его изобретение, его борьба, его успех. Первые замыслы появились у него, когда ему было чуть больше двадцати. Но никто не поддержал его тогда: финансовые тузы так зацикли-лись на идее традиционного телевидения, что не видели ничего дальше своих красных носов. Везде, куда бы он ни приходил, его ждали одни лишь нотации. Никто не желал вкладывать деньги в "безумные проекты".
Это было двести лет назад. Но он не только добился успеха своего Шоу и жил, чтобы наслаждаться торжеством, – нет, кроме всего прочего, грандиозные доходы позволили ему смонтировать у себя самую совершенную, самую лучшую в мире установку компьютерной хирургии. Он мог покупать в банке органов ООН новые части тела взамен изношенных. Затем он создал собственный банк органов и покинул банк ООН; он жил на полном самообеспечении. Он жил, чтобы торжествовать, – и торжествовал две сотни лет.
Ранние годы определили его дальнейший успех. В молодости он посвятил свою жизнь тому, чтобы делать деньги. У него были некоторые черты характера, помогавшие ему в течение всей жизни: воображение, безжалостность, жадность и стальная воля. Когда его отец умер, повесив ему на шею маленькую фирму, выпускавшую устаревшее оборудование для устаревших производств, Анаксемандр превратил свой завод в лабораторию. Он рискнул всем: доходами и имуществом, – и наконец "Кокли электронике" выпустила первого робота – робота-уборщика, который мог прибрать в помещении с любым видом покрытий, протискивая свое компактное тельце под самую низкую мебель, где домохозяйка могла бы убрать только ползком, натирая нежные руки и колени. Претворение в жизнь этой великой идеи открыло перед ним огромный простор – неразработанную жилу: выпуск машин для домашнего хозяйства и ремонта. Потом Кокли выпустил робокосилку, которая быстро передвигалась по траве (предварительное программирование по индивидуальным заказам в расширенном варианте или просто управление по радио в дешевом исполнении) и скашивала ее без посторонней помощи. За три года компания прошла путь от захудалой шестиразрядной фирмы до фирмы, входящей в первую сотню преуспевающих. Через пять лет ее доход составлял тридцать девять миллионов долларов в квартал – благодаря робомаляру и робогладильщику.
Робомаляр был, возможно, самой совершенной машиной, произведенной "Кокли электронике". Это был паукообразный механизм, снабженный четырьмя валиками для внутренних работ, валиком и тремя кистями для внешних. Каждая нога была снабжена присоской, которая помогала робомаляру легко удерживаться на любой плоскости. Фактически изначальному успеху новинки способствовало ее умение двигаться по гладкой поверхности пика Ракатаха – его отвесный и лишенный малейших уступов обрыв был признан самым высоким на Луне.
Успех принес деньги. В конечном итоге он был поставщиком всей робопродукции для "Форд", "Дженерал моторе" и "Дженерал электрик". Затем наступил подъем серийного производства. Ежемесячно он получал сотни тысяч дохода. С этими деньгами он занялся строительством "Лабораторий Кокли по изучению мышления". Именно эта организация и сотни ее работников воплотили Шоу в реальность.
От рождения идеи до ее осуществления прошло одиннадцать лет.
Он никогда не забудет ту ночь в 1991 году, когда пятьдесят специально приглашенных репортеров осторожно сели в кресла со-ощущения и погрузились – опять-таки осторожно – в ауры со-ощущения и испытали то же самое, что испытывал Элджернон Фоулер, кладя голову в пасть льва. Они познали его страх, его самонадеянность, его сексуальное напряжение. Они также разделили чувства и мысли акробатов, которые отталкиваются от своих шестов и трапеций и летят в воздухе в надежде встретить руки товарищей; и наиболее эффектно ("И наиболее удачно", – думал Кокли) они сопережили смерть той очаровательной девушки (как же ее звали? Елена Петровоч? Петрович?), которая промахнулась и упала на арену с высоты в сто два фута. В эту ночь – в возрасте сорока лет – он изменил мир во второй раз. Роботы открыли новый виток в эволюции общества. Но Шоу было РЕВОЛЮЦИЕЙ.