Вокруг нее стенали и кричали.
– Почему они не остановились помочь нам? – спросила она у него.
– Это были Исполнители.
Она разозлилась. Он был благодушен. Вместо того чтобы искать ответ на вопрос, он сдался, позволил себе попасть в янтарный бассейн безумия.
– Что это может значить? Они все-таки могут спастись. Они промчались мимо. Как они могли промчаться мимо такого? Почему они не попались, как мы?
– Я уже сказал. Они были Исполнителями, не Эмпатисты вроде нас. Мы падаем в центр, становясь частью коллективного сознания, которое окружает нас.
Но Исполнители из центра стремятся вовне. Они движутся к ободу. Их сознание распространяется, а не сжимается. Они используют это измерение как мост между различными точками их собственного мира. Они свободны. Это единственный возможный путь.
– Этого не может быть, – сказала она. – Мы не можем быть пойманы здесь навсегда.
– Я боюсь, что это именно так: мы здесь навеки. – Но что мы можем сделать?
– Мы можем сойти с ума, как все остальные, – сказал он. И он начал выть на странно высокой ноте, и вой его сливался с голосами всех остальных, несущих тяжкий крест своего безумия.
И она вдруг поняла, что ей нравится этот хор. На самом деле очень нравится".
Голоса умолкли. Майк и Лиза снова видели огни, потом опять тьму. Они летели все быстрее и быстрее. Казалось, они падают, но падают вверх и наружу, а не внутрь и вниз. И это ощущение не было неприятным. Затем внезапно темнота исчезла; оба они, выпав из купола ауры, рухнули на женщину в кресле, а потом на ковер, покрывающий пол гостиной. Майк вскочил на ноги, помог подняться Лизе.
Женщина, которую они свалили, вставала, елозя по полу коленями. Она была осанистой, полной и седовласой.
– Что за черт? – сказала она, поворачиваясь к креслу. – Что за черт, что за черт? – Внезапно она обратила внимание на Майка и Лизу, стоящих слева от кресла. Женщина открыла было рот, чтобы задать вопрос, потом словно задумалась, судорожно дернулась к креслу и упала на ковер в глубоком обмороке.
– Она умерла? – спросила Лиза.
– Я думаю, потеряла сознание.
Они обернулись и посмотрели на ауру.
– Что с нами произошло? – задала вопрос Лиза.
Мысли Майка неслись бешеным потоком, он пытался найти ответ на ее вопрос. Они вернулись в реальный мир – или ему так казалось, но не в то место, где были прежде.
– Мы телепортировались в реальность.
– Что это за место?
– Не могу сказать точно.
Он взял ее за руку, и они двинулись через темную гостиную в неярко освещенный коридор. Майк включил верхний свет, поскольку от маленького ночника толку было мало. Коридор был заставлен огромными штабелями вещей. Большие, средние и маленькие коробки тускло-коричневого, светло-голубого, серо-стального и черного цвета лежали вдоль стен в ряд, сужая коридор вдвое. Майк подошел к одной коробке. Когда он был уже довольно близко, коробка сказала тоненьким голоском:
– Пейте "Бубль-Попси" воду! "Попей" в жаркую погоду!
Когда Майк отшатнулся от упаковки с газировкой, из черной коробки позади него раздался перезвон:
– "Крученый сыр" – отличная еда, купи – не по жалеешь никогда! "Крученый сыр" – отличная еда, купи…"
– Что это? – спросила Лиза, хватая Майка за руку.
– Я не знаю.
– Зачем покупать все это? Она ведь никогда не смогла бы употребить все!
– "Бубль-Попси"… "Крученый сыр" – отличная еда… Мыло "Надежда" для грязной одежды… Пейте "Бубль-Попси"… – Десятки тоненьких голосов обращались к ним, рекламировали сами себя, нашептывали, шептали.
Майк и Лиза шли по коридору, подсчитывая. Десять упаковок апельсиновой "Бубль-Попси". Газировка с хмелем, с лимоном, кола, грейпфрутовая. Тридцать девять коробок по двадцать четыре бутылки в каждой; двести шестьдесят галлонов "Бубль-Попси" хранилось в этом коридоре. Среди других вещей. Одна пластиковая бутылка в нижнем ряду упаковок лопнула, и сладкая жидкость выплеснулась на ковер, впиталась в него и засохла коричневым пятном. Это произошло так давно, что пятно уже даже не было липким – просто коричневый порошок, поднимавшийся облачком под ногами. У противоположной стеньг лежали покупки другого вида. В нижнем ряду стояли коробки с "Надежным дезодорантом", по крайней мере сотня. Там были еще консервы из тунца. Там было четыреста банок кошачьего корма. По запаху они нашли полуистлевший трупик кошки, лежавший на коробке непочатых банок. Мордочка животного была искажена ужасной, дикой гримасой страдания. Очевидно, кошка умерла от голода. Ее ребра отчетливо выступали под шкуркой, желудок ввалился почти до самого хребта.
По коридору они дошли до кухни.
Там был настоящий склад. Майк протискивался между упаковками, ведя Лизу по узким проходам между штабелями, нагроможденными до потолка. Там были сотни и сотни упаковок с детским питанием. На один ужасный миг Майк испугался, что они обнаружат еще и ребенка.
– Кашка деткам, ням-ням-ням, – пел тоненький голосок.
– Хранить замороженным, – вступал следом низкий, более спокойный голос.
– Кашка деткам, ням… Замороженным… Крекер, "Кракатау", крекер…
Здесь были огромные пластиковые упаковки с сыром. Через мельчайшие трещинки в пластике проникла плесень. Теперь ее причудливые наросты, желтые и черные, белые и синие, украшали большинство упаковок и подбирались к другим, более свежим покупкам.
– Что все это значит? – спросила Лиза.
В памяти Майка всплыло объяснение. Это был типичный дом зрителя, или "Тип. Д. З.", как это именовалось у экономистов Шоу. Это было жилище потребителя.
– Это результат, – сказал Майк, – подсознательной рекламы.
– Но ей все это не нужно; она этим не пользуется!
– Но подсознательная реклама не убеждает зрителя покупать то, что нужно ему. Она длится каждый день по пять часов. Тридцать промельков в секунду – каждый промельк длится только несколько тысячных долей. Повторяясь, это заставляет зрителя покупать и еще раз покупать. Нужно ей это или нет, она покупает.
– Но это ужасно!
– Это экономическая система. Государство вкладывает деньги в то, чтобы потребитель приобрел те вещи, которые государство производит. Это только один дом зрителя. А таких – миллионы.
Лиза всхлипнула:
– Кошка…
Майк взял ее за руку и повел обратно через лабиринт бесполезных продуктов. Тоненькие голоса шептали им, убеждали их, убаюкивали их. По дороге они натолкнулись на штабель консервированных фруктов, опрокинули его на другую пирамиду, в которой были стеклянные контейнеры с густым сиропом. Стекло разбилось, забрызгав сиропом стены и другие коробки. Сироп вытекал из упаковки, покрывая пол слоем в четверть дюйма. В полдюйма. В дюйм.
– Идем отсюда, – сказала Лиза.
– Конечно.
Они прошли мимо картонок, бутылок, пластиковых контейнеров обратно в гостиную. Теперь они увидели, что комната загромождена креслами и стульями, а стены увешаны репродукциями, многие из которых повторялись. Женщина по-прежнему лежала на полу без сознания, но уже начинала стонать, приходя в себя.
– Что мы будем делать?
Майк положил руку на подлокотник кресла.
– Мы уйдем в ауру и пожелаем очутиться где-нибудь в другом месте.
– Но ведь сейчас мы находимся вовне. Можем ли мы использовать нижний мир для телепортации? Мы не хотели быть там. Мы Выпали.
– Мы можем попытаться. Может быть, раз мы воспользовались им однажды, теперь мы можем пройти через то измерение…
– Назад в Аппалачское убежище?
– Мы всегда можем вернуться туда, – сказал Майк.
– Куда же, в таком случае?
Он усадил ее в кресло, рядом с собой.
– В студию Шоу, – сказал он. И они исчезли.
Глава 8
В студии Убежища техники внимательно прислушивались к показаниям приборов и с испугом смотрели на две призрачные фигуры на сцене. Два туманных, почти невидимых образа продолжали излучать ненависть, хотя казалось, что у них нет ни тела, ни мозга. Зрители продолжали отключать ауры. Индикационная панель почти целиком погасла. А призраки все излучали, все ненавидели…