Но наслышавшись от бывалых охотников, ходивших на медведя с рогатиной, о знатной медвежьей охоте в окрестностях Сторожевской обители и о прелестной дороге туда с чудными, старинными дубами, липами, мачтовыми елями, Тишайший вознамерился поохотиться и там. Случилось так, что на декабрьской медвежьей охоте 22-летний царь, в пылу охотничьего азарта, отделился от отставшей свиты и вышел в одиночку на проснувшегося огромного медведя. Тишайший, несмотря на своё прозвание, был не робкого десятка, только здесь царю не помогли бы ни рогатина, ни нож: силы были не равны, вылезший из своей берлоги медведь встал на задние лапы и, оскалившись в ярости, решительно пошел на потревожившего его охотника. Потом царь Тишайший неоднократно рассказывал своему окружению, что у него от ужаса отнялись ноги, из онемевших рук вывалились рогатина и нож, бежать от разъяренного зверя было некуда и незачем. Когда огромного медведя от застывшего Тишайшего, мысленно прощающегося с жизнью, отделяло всего несколько шагов, неожиданно перед зверем возник седобородый сухощавый старец в монашеском одеянии и со светоносным нимбом вокруг головы и резким жестом отогнал зверя назад в берлогу.
Лязгая зубами, Алексей Михайлович, нарушая своё общепринятое народное прозвище «Тишайший», обратился к своему спасителю:
– Кто ты старче? Как московскому православному царю называть тебя, спасшего меня от верной погибели?
Старец усмехнулся и, как в тумане, представился потрясенному царю:
– Зовут меня Саввой. Я – смиренный инок Сторожевской обители. Игуменом называть себя не могу, нескромно это. Пусть другие так меня назовут, если вспомнят…
– А откуда нимб у тебя над головой?..
– Не замечал ничего подобного при жизни… А по смерти, тем более, хоть и признали меня местно чтимым святителем, нечего и незачем нимбом святого кичиться перед…
– Но ведь ты, инок Савва спас от смерти русского православного царя… – перебил старца приходящий в себя царь Алексей Михайлович Тишайший. – Значит, неспроста спас меня для дела богоугодного – не так ли, мой спаситель?
– Вот и ты, царь Тишайший, спасай православное Отечество, по мере своих сил…
– А с чего начать-то, преподобный инок-спаситель Савва?..
– Да хоть с возвращения под руку православных царей утерянного в Смуту Смоленска и других плененных латинянами городов русских…
– Со Смоленска, – переспросил Тишайший, – а когда?
– Когда сам решишь, как управишься с моими открытыми мощами для укрепления своего царства. Латинянке Марине я запретил прикасаться к моим мощам – нечего… А тебе, православному царю разрешаю открыть мои мощи под спудом и перенести, куда надо и как положено …
Тишайший хотел сказать: «Понял» и ещё раз поблагодарить за спасение старца, протер глаза и с изумлением отметил, что никого не видит пред собой. С кем же он говорил? Кто же ему ответствовал и давал ценные советы по спасению Русского Отечества? Может, все Тишайшему привиделось, как во сне, и послышалось там же? Конечно, таинственный диалог состоялся в мысленном воображении, ведь его уста не разверзались в силу того, что онемели и обледенели в мгновенья до гибели и сразу же после чудотворного спасения.
Тишайший поспешил в обитель и, первым делом припал на коленях к иконе основателя обители Саввы Сторожевского, к чудотворной иконе, написанной, согласно старинному преданию, одним из первых учеников святого Саввы, игуменом Дионисием. Положа руку на сердце, не мог достоверно признаться Тишайший, кто его спас – Савва, или какой другой призрак из поднебесья или преисподней?
Глянул зорко Тишайший на лик преподобного Саввы на чудотворной иконе – он ли, святой? – так и пал на лицо свое. Мгновенно понял, кто был его спасителем от верной погибели в недружеских объятьях медвежьих. Признал Тишайший по иконному образу святого в своём чудотворном спасителе преподобного старца Савву. Вспомнил их разговор после спасения, прокрутил ещё раз мысленно в своем мозгу, – не раз и не два, а многажды. За что зацепилась мысль Тишайшего царя? А за то, что идея открытия мощей святого Саввы не была так уж оригинальна и нова. Вспомнил слухи о том, что первой хотела вскрыть мощи Саввы царица Марина Мнишек, так ее надоумил первый Самозванец, Лжедмитрий I, чтобы поднять авторитет самодержца на московском престоле среди православных верующих московской царицы-латинянки.