В то время в целях борьбы со спекуляцией было запрещено перепродавать новые, только что купленные машины, и поэтому папа решил обменяться машинами: найти человека, который имеет “Победу”, но хочет “Волгу”. Тогда можно будет рассчитаться по договорённой цене и обменяться доверенностями на вождение автомобилей. То есть “Волга» формально продолжала принадлежать папе, а “Победа” – её владельцу, но, в то же время, каждый мог ездить на машине, которую он хотел. Оставалось только найти такого владельца вожделенной “Победы”.
Папа написал большими буквами “Меняю Волгу на Победу” на множестве прямоугольных бумажек, в низу которых болталась "бахрома" с номером нашего телефона. И потом мы с папой, как два подпольных революционера, которые расклеивают листовки, ходили вечерами по окрестностям автомобильного магазина и прикрепляли к столбам кнопками эти объявления.
В итоге, нам позвонил генерал в отставке, у которого была “Победа” в прекрасном состоянии, и он, благодаря своим связям, ускорил процесс оформления доверенностей. Узнав, что папа – бывший фронтовик-танкист, генерал даже смягчился в цене. Папа с ним подружился, и они ещё несколько лет оказывали друг другу какие-то услуги. В итоге, папе и генералу удалось переоформить машины на продажу и избавиться от доверенностей, получив в законное владение любимые машины.
“Победа” стояла в гараже, на заднем дворе нашего дома на Кировском проспекте 55. Папа построил гараж из шлакобетона – единственный среди бесконечных деревянных и металлических гаражей, в которых по вечерам и целыми днями по выходным шла бурная пьяная жизнь автомобилистов, в которой мой папа, разумеется, не участвовал. Но всевозможные ремонты папа там делал с помощью соседей пьяниц-автомобилистов, и сам помогал им инженерными советами.
На работе все привыкли к папиному еврейскому имени-отчеству и кричали ему через большие залы и коридоры: Израиль Давыдович! Но в гаражном обществе произносить громко имя страны-агрессора было работягам не с руки. Во всяком случае, папа и мама так полагали.
Когда-то родители узнали о древнерусском имени Изяслав. Папу всегда друзья и знакомые звали Изя. Но тут проступила вторая половина: “слав». Не помню этапов развития этого процесса, но в итоге все гаражники звали папу Славой. Так был найден межнациональный компромисс.
Одним из усовершенствований, что папа сделал в “Победе” было раскладывающиеся передние сидения для того, чтобы во время наших путешествий по Прибалтике и в папин родной Киев можно было бы поспать в машине. Но передние сидения не уходили вперёд, чтобы дать спинке опуститься впритык к заднему сидению. И поэтому спинка переднего сидения возвышалась на заднем сидении, и лежать на такой горбатой поверхности было весьма неудобно. Но это не мешало мне водить в гараж своих первых девушек и устраиваться на разложенном сидении, пусть в неудобной, но в весьма приятной позе.
* * *
Когда мне было лет пять, папа соорудил для меня электрическую железную дорогу, сам сделал поезд и рельсы. В конце декабря папа вывешивал над ёлкой самодельную надпись "С Новым годом!", в которой буквы зажигались одна за другой, потом тухли и снова начинали оживать, стоя в очереди за общим смыслом праздничной фразы. Так что детство у меня было из рук вон счастливое.
Соседи нас донимали своим соседством, но получить отдельную квартиру тогда было невозможно, разве что выменять. Родители и дедушка с бабушкой решили сделать ход конём – разменять большие три комнаты и разъехаться. Так, дедушка и бабушка оказались в коммунальной квартире на ул. Ленина на Петроградской стороне, а родители и я переехали в две комнаты в коммунальной квартире на Фонтанке. Второй ход конём состоял из съезжания в отдельную квартиру путём опять-таки обмена. Папа и дедушка нашли семью, которая жила на Кировском 55 и жаждала разбежаться друг от друга в стороны, по причине взаимной ненависти. Итого, все оказались счастливы: нам досталась отдельная квартира, а тем людям – свобода друг от друга, но зато обильные соседи.
После долгого житья в коммуналке, жизнь в отдельной квартире была великим счастьем. Я запомнил даже метраж наших трёх изолированных комнат: 16 метров родительская спальня, а потом и моей сестры, 18 метров спальня дедушки и бабушки, которая была и моей спальней, и гостиная 22 метра. Папе как изобретателю полагался дополнительный метраж и потому государство нас не теснило. Но чуть я с сестрой улетели в Америку, у родителей сразу отняли одну комнату и вселили чужаков. К счастью, это коммунальное житие продлилось недолго – родители улетели к нам в Америку.