Нарратив для своих: Запад сталкивает лбами два братских народа, мы обязаны любой ценой освободить украинцев и избавить их от гипноза нацистской пропаганды. Мы не можем терпеть превращения Украины в анти-Россию, нам не нужно вражеское гнездо в непосредственном соседстве, мы обеспечиваем будущее наших детей и избавляем братский народ от гнета Запада. И это тоже никак не имперский нарратив, потому что не допускать превращения Украины в анти-Россию можно единственным способом: став для Украины привлекательней Запада. Империя не строится запретительными методами. Инки колонизировали население Мезоамерики не тем, что запрещали прежних божеств, а тем, что знали тайны архитектуры и растениеводства.
Нарратив для себя: Россия всегда была воинской державой, собиралась за счет войн, за их же счет формировала свою элиту, мы не умеем буржуазно жить, мы умеем только героически умирать, наше дело — собирать наши земли (а нашими землями по умолчанию являются все, ибо границы России не кончаются нигде). Государство может развиваться только экстенсивно, то есть прирастая землями; интенсивное развитие подменяет ценности, ибо на первый план выходят креативность и изобретательность, а главными добродетелями являются зверство (к врагу) и обожание (направленное на власть). Мы племя воинов, наш идеал — смерть за Отца и Отечество, а чекисты являются передовым отрядом по поддержанию общества в этом гипнозе. Но если и принять воинский путь формирования империй за основной — приходится признать, что воевала Россия не особенно удачно, и путь ее на новые земли — прежде всего в исполнении казачества — был скорее бегством от центральной власти: так и бежали, пока не уперлись в океаны.
Все эти теории не исключают друг друга, это как бы три грани одного тетраэдра, основанием которого является чувство российской исключительности, ничем не подкрепленное и наиболее наглядно выраженное зет- поэтессой Анной Долгаревой: «Ты, главное, в репортаже не сочини лишнего: мы все-таки русские, все-таки дети Всевышнего». Это прямое продолжение путинской версии будущего: мы попадем в рай, а они просто сдохнут.
Слову «империя» пора вернуть его изначальный смысл: когда Бродский говорил свое «Империя — страна для дураков», он имел в виду, как и во всей поэме «Post aetatem nostram», именно поздний СССР, реалиями которого щедро усыпан этот поэтический памфлет. Империя — форма существования большинства успешных стран, распространяющих свое влияние в мире либо военной силой, либо посредством экономического доминирования, либо, наконец, расшариванием своей культуры; если уж говорить о российской империи, воевала она не особенно успешно и экономически была непривлекательна, поскольку держалась на ресурсах и рабстве, да и сама слишком долго пробыла улусом Золотой Орды. Россия распространяла свое влияние в мире — по крайней мере начиная с XIX столетия — благодаря обширной эмиграции: как показал Нил Фергюсон в книге «Империя», наилучшей тактикой метрополии является создание невыносимых условий для жизни и работы в ней. Тогда все, кто на что- нибудь способен, бегут в новооткрытые земли, Newfoundlаnd, и постепенно заселяют их, а потом добиваются независимости. Так было с Америкой, Канадой, Австралией — и с Россией, волны эмиграции из которой с правильной периодичностью накрывали остальной мир. Это напоминает схватки в огромной матке, большая часть обитателей которой пребывает в инфантильном состоянии и вполне уживается с материнским организмом, но некоторые перерастают ее и начинают требовать прав- свобод-профессиональной реализации. Их выталкивают в холодный мир, где они и начинают барахтаться, обрастая постепенно одеждой, автомобилем и домиком.
Путинская Россия может называться империей разве что по этому признаку. Вообще же никогда Россия не была дальше от имперского состояния, чем при Путине, ибо влияние ее в мире стремится к нулю и держится исключительно на наличии у нее ядерного оружия, то есть на страхе. Ее экономика неэффективна, жизнь на большей части скудна, образ жизни непривлекателен, особенно если отъехать километров на тридцать от крупных городов; главное же — Россия не космополитична. Именно космополитизм — то есть желание привлекать все флаги и быть предметом вожделений большей части соседей — отличает империю, в которую стремятся лучшие профессионалы и самые неотразимые красавицы. Черты империи есть в современном Китае, они несомненны в Америке, но Россия, взявшая курс на национальную изоляцию, автаркию и консервацию, не тянет на империю ни по монгольским, ни по британским меркам. Самосознание империи держится на ощущении собственной успешности и триумфа — а не ущербности и гиперкомпенсации. Путинская Россия в идеологических документах и пропагандистских программах постоянно называет себя жертвой коварного Запада и собственной доверчивости, мы как бы самые добрые и потому самые бедные, и именно поэтому сейчас всех вас убьем; но из положения жертвы войн не начинают. Россия ничем не подтверждает своего права владеть миром, да и не претендует на таковое владение, хотя идеологию ее сегодня определяет книга несчастного Михаила Юрьева «Третья империя» (несчастного, потому что рано умершего и весьма неудачливого в литературе: его книга предлагает россиянам захватить мир, но решительно ничего не говорит о том, что с ним делать дальше). Обманутая Западом, разваленная собственной властью, неконкурентная из-за собственной доверчивости и доброты, она желала бы закуклиться, свернуться, как медведь в берлоге, сосредоточиться, красиво говоря, и превратиться в «Остров Россию» из трактата Вадима Цымбурского, тоже умершего рано и не нашедшего признания со своими геополитическими фантазиями. (Вообще возникает чувство, что все идеологи имперской либо консервативной России были неудачниками, настолько они педалировали мысль о том, что им недодано, что их недооценили чужие, а оценки своих их не радуют, поскольку сами они этих единомышленников ставят невысоко; такое чувство, что все эти ненавистники Запада желали бы, чтобы их облизывал именно Запад, но мудрено добиться такого результата, постоянно обещая ему гибель). Империя привлекает своим блеском, а не ресентиментом, и даже для тех, кто жаждал стать частью русского мира (например, для Абхазии или Осетии), Россия не готовит никаких утопий, кроме разве высоких пенсий, да и те всегда под угрозой из-за нефтяной конъюнктуры. Россия размахивала Донбассом и Луганском как оправданием для агрессии, но присоединив их, тут же мобилизовала, хотя военное время и так началось для них с 2014 года; кроме разрушения и тотального бесправия, она ничем не может приманить новых граждан, а мазохисты, претендующих на такое, всегда в меньшинстве.