В настоящее время хорошо известно, что феодализм не повлёк за собой разложение деревенской общины. Хотя феодалам и удалось наложить ярмо крепостного труда на крестьян и присвоить себе те права, которые раньше принадлежали деревенской общине (подати, выморочные имущества, налоги на наследства и браки), крестьяне, тем не менее, удержали за собой два основных общинных права: общинное владение землёй и собственные суды. В былые времена, когда король посылал своего фогта (судью) в деревню, крестьяне встречали последнего с цветами в одной руке и оружием в другой, и задавали ему вопрос: какой закон намерен он применять, тот ли, который он найдёт в деревне, или тот, который он принёс с собой? В первом случае ему вручали цветы и принимали его, а во втором — вступали с ним в бой.[191] Теперь же крестьянам принимать судью, посылаемого королём или феодальным владельцем, так как не принять его они не могли; но всё-таки сохранили юрисдикцию мирского схода и сами назначали шесть, семь, или двенадцать судей, которые действовали совместно с судьёю феодального владельца в присутствии мирского схода, в качестве посредников или лиц, «находящих приговор». В большинстве случаев, королевскому или феодальному судье не оставалось даже ничего другого, как только подтвердить решение общинных судей и получить обычный штраф (fred). Это драгоценное право собственной юрисдикции, которое в то время влекло за собой и право на собственную администрацию и на собственное законодательство, сохранилось среди всех столкновений и войн, и даже законники, которыми окружил себя Карл Великий, не могли уничтожить это право: они были вынуждены подтвердить его. В то же самое время, во всех делах, касавшихся общинных владений, мирской сход удерживал за собой верховное право и, как было показано Маурером, он часто требовал подчинения себе со стороны самого феодального владельца, в делах, касавшихся земли. Самое сильное развитие феодализма не могло сломить этого сопротивления; деревенская община твёрдо держалась за свои права; и когда в девятом и десятом столетиях, нашествия норманнов, арабов и венгерцев ясно показали, что военные дружины в сущности не в силах охранять страну от набегов, — по всей Европе крестьяне начали укреплять свои поселения каменными стенами и крепостцами. Тысячи укреплённых центров были воздвигнуты тогда, благодаря энергии деревенских общин, а раз вокруг общин воздвигались стены, и в этом новом святилище создались новые общие интересы, — жители быстро поняли, что теперь, за своими стенами, они могут сопротивляться не только нападениям внешних врагов, но и нападениям внутренних врагов, т. е. феодальных владельцев. Тогда новая свободная жизнь начала развиваться внутри этих укреплений. Родился средневековый город.[192]
Ни один период истории не служит лучшим подтверждением созидательных сил народа, чем десятый и одиннадцатый век, когда укрепленные деревни и торговые местечки, представлявшие своего рода «оазисы в феодальном лесу», начали освобождаться от ярма феодалов и медленно вырабатывать будущую организацию города. К несчастью, исторические сведения об этом периоде отличаются особенною скудностью; нам известны его результаты, но очень мало дошло до нас о том, какими средствами эти результаты были достигнуты. Под защитою своих стен, городские веча — иные совершенно независимо, другие же под руководством главных дворянских или купеческих семей — завоевали и утвердили за собой право выбора военного защитника города (defensor municipii) и верховного судьи, или, по крайней мере, право выбирать между теми, кто изъявлял желание занять это место. В Италии, молодые коммуны постоянно изгоняли своих защитников (defensores или dоmini), причём общинам приходилось даже сражаться с теми, которые не соглашались добровольно уйти. То же самое происходило и на востоке. В Богемии как бедные так и богатые Bohemicægentismagnietparvinobileset ignobiles) одинаково принимали участие в выборах;[193] а веча русских городов регулярно сами избирали своих князей — всегда из одной и той же семьи, Рюриковичей, — вступали с ними в договоры (ряду) и выгоняли князя, если он вызывал неудовольствие.[194] В то же самое время, в большинстве городов Западной и Южной Европы было стремление назначать в качестве защитника (defensor), епископа, которого избирал сам город; причём епископы так часто стояли первыми в защите городских привилегий (иммунитетов) и вольностей, что многие из них, после смерти, были признаны святыми или специальными покровителями различных городов. Св. Утельред в Винчестере, св. Ульрик в Аугсбурге, св. Вольфганг в Ратисбоне, св. Хериберк в Кёльне, св. Адальберт в Праге, и т. д. и множество аббатов и монахов стали святыми своих городов, за то, что защищали народные права.[195] И при помощи этих новых защитников, светских и духовных, граждане завоевали для своего веча полные права на независимую юрисдикцию и администрацию.[196]
Весь процесс освобождения подвигался понемногу, благодаря непрерывному ряду незаметных актов преданности общему делу, совершаемых людьми, выходившими из среды народных масс — неизвестными героями, самые имена которых не сохранились в истории. Поразительное движение, известное под названием «Божьего мира» (treuga Dei), при помощи которого народные массы стремились положить предел бесконечным родовым войнам из-за кровавой мести, продолжавшимся в среде знатных фамилий, зародилось в юных вольных городах, причём епископы и граждане пытались распространить на дворянство тот мир который, они установили у себя внутри своих городских стен.[197] Уже в этом периоде торговые города Италии, и в особенности Амальфи (который имел выборных консулов с 844 года и часто менял своих дожей в десятом веке[198]), выработали обычное морское и торговое право, которое позднее стало образцом для всей Европы; Равенна выработала в ту же пору свою ремесленную организацию, а Милан, который первую свою революцию произвёл в 980 году, стал крупным торговым центром, причём его ремёсла пользовались полной независимостью уже с одиннадцатого века.[199] То же можно сказать относительно Брюгге и Гента, а также нескольких французских городов, в которых Mahl или forum (вече) стало совершенно независимым учреждением.[200] И уже в течение этого периода началась работа артистического украшения городов произведениями архитектуры, которым мы удивляемся поныне, и которые громко свидетельствуют об интеллектуальном движении, совершившемся в ту пору. «Почти по всему миру были тогда возобновлены храмы», — писал в своей хронике Рауль Глабер, и некоторые из самых чудных памятников средневековой архитектуры относятся к этому периоду: удивительная древняя церковь Бремена была построена в девятом веке; собор святого Марка в Венеции был закончен постройкой в 1071 году, а прекрасный собор в Пизе — в 1063 году. В сущности, умственное движение, которое описывалось под именем Возрождения двенадцатого века[201] и Рационализма двенадцатого века,[202] и было предшественником реформации, берёт своё начало в этом периоде, когда большинство городов представляло ещё простые кучки небольших деревенских общин, обнесённых одною общею стеною.
Но ещё один элемент, кроме деревенской общины, требовался, чтобы придать этим зарождавшимся центрам свободы и просвещения единство мысли и действия и ту могучую инициативу, которые создали их силу в двенадцатом и тринадцатом веке. При возраставшем разнообразии в занятиях, ремёслах и искусствах и увеличении торговли с далёкими странами, требовалась новая форма единения, которой ещё не давала деревенская община, и этот необходимый новый элемент был найден в гильдиях. Много томов было написано об этих союзах, которые, под именем гильдий, братств, дружеств, минне, артелей в России, еснафов в Сербии и Турции, амкари в Грузии и т. д., получили такое развитие в средние века и сыграли такую важную роль в деле освобождения городов. Но историкам пришлось проработать более шестидесяти лет над этим вопросом, прежде чем была понята универсальность этого учреждения и его истинный характер. Только теперь, когда напечатаны, были и изучены сотни гильдейских статутов и определена их связь с римской collegia и ещё более древними союзами в Греции и Индии,[203] мы можем с полною уверенностью утверждать, что эти братства являлись лишь дальнейшим развитием тех же самых принципов, воздействие которых мы видели уже в родовом строе и в деревенской общине.
Ничто не может лучше обрисовать эти средневековые братства, чем те временные гильдии, которые возникали на торговых кораблях. Когда ганзейский корабль, вышедший в море, пройдёт, бывало, первые полдня по выходе из порта, капитан (Schiffer) обыкновенно собирал на палубе весь экипаж и пассажиров и обращался к ним, по свидетельству одного современника, со следующей речью:
«Так как мы теперь находимся в воле Бога и волн», — говорил он, — «то все мы должны быть теперь равны друг другу. И так как мы окружены бурями, высокими волнами, морскими разбойниками и другими опасностями, то мы должны поддерживать строгий порядок, дабы довести наше путешествие до благополучного конца. Поэтому мы должны помолиться о попутном ветре и добром успехе и, согласно морскому закону, избрать тех, которые займут судейские места (Schöffen—stellen)». Вслед затем экипаж выбирал фогта и четырёх scabini, которые и становились судьями. В конце плавания фогт и scabini слагали с себя обязанности и обращались к экипажу со следующей речью: — «Всё, что случилось на корабле, мы должны простить друг другу и считать, как бы мёртвым (todtund ab sein lassen). Мы судили по справедливости и в интересах правосудия. Поэтому просим вас всех, во имя честного правосудия, забыть всякую злобу, какую можете питать друг на друга и поклясться на хлебе и соли, что не будете вспоминать о прошлом с враждой. Но, если кто-нибудь считает себя обиженным, то пусть он обратится к ландфогту (судье на суше) и до заката солнца просит у него правосудия». По высадке на берег все взысканные в пути штрафы (fred) передавались портовому фогту для раздачи бедным.[204]