Он смотрел на неё так, словно бы она всю семью его вырезала перочинным ножичком, и одновременно с этим — будто бы и самого короткого взгляда в свою сторону не достойна. А Еын просто не знала, что делать. Она в растерянности была такой, как никогда прежде, в упор не видела для себя ни одного выхода из сложившейся ситуации, время тянула из последних сил и растягивала как только могла все те сведения, добытые едва ли не кровью и потом, что хранились в памяти. Еын наверняка знала — Мин Юнги ей шанса не даст, выбросит за ненадобностью, едва только нужное ему у неё закончится, и будет действительно хорошо, если она окажется в борделе, а не на свалке в чёрном пакете для трупов.
— Тут как в суде — бремя доказывания лежит на стороне обвинения, — слабо усмехнулась Еын, обнимая себя за плечи и как можно более незаметно отходя подальше от мужчины. — Моё дело небольшое — сказать всё, что мне известно, а ты уже сам решай, что с полученной информацией делать, хоть на бумажку перепиши и подотрись в любое время.
Мужчина искривил губы и сделал шаг в сторону, собой же перекрывая ей путь, и Еын послушно застыла в углу — том самом, где стояла, едва только дверь в комнату отворилась, и внутрь вошёл Мин Юнги.
Они держали её тут уже третий день, не позволяя и шагу ступить за пределы импровизированной камеры, а ещё из ванной комнаты, едва только освободили её запястье от наручников, вынесли все колющие и режущие — будто бы она достаточно глупа для того, чтобы заканчивать жизнь вот так нелепо. Хотя на самом деле Еын думала, что, взбреди ей подобное в голову, её бы это не остановило — в любом случае, остаётся ещё вариант разбить в хлам голову о стену или захлебнуться в душе. Но самоубийство никогда её прельщало, а ещё она слишком сильно любила себя для того, чтобы причинять боль. И если уж ей суждено погибнуть в ближайшую неделю, то она предпочла бы сделать это от пули в груди — по крайней мере, вид её трупа должен быть приятнее.
— Знаешь, — мужчина вздохнул так тяжело, будто ему на плечи разом свалилась вся тяжесть этого бренного мира, а ещё резко перевёл на неё взгляд, режущий не хуже самого острого ножа, — я никак не могу вспомнить, кому так же сильно, как тебе, хотел зашить рот.
— Знаешь, — скопировала она его, прекрасно осознавая, что лишь злит того всё сильнее, — если бы мне по сотне долларов платили каждый раз, когда я слышу что-то о желании зашить мне рот, отрезать язык, ударить или убить, то давно уже стала бы миллионером. Так что становись в очередь.
Еын действительно не успела заметить, как Мин Юнги оказался чрезвычайно близко, но даже удивиться и испугаться не успела, потому что уже в следующую секунду затылком впечаталась в стену и, жмуря от неприятной боли глаза, отвлечённо подумала о том, что подобное положение скоро войдёт в её привычку и казаться будет совершенно обычным. Чужая рука шею не сдавливала, но держала крепко, каким-то неведомым образом умудряясь длинными холодными пальцами обвить её едва ли не полностью, а чужое дыхание разбивалось о лоб, толпы мурашек посылая по всему телу. Юнги был не то чтобы особенно высокий — тем более, в сравнении с длинноногим и долговязым Онмином, и потому Еын было даже почти комфортно и даже почти не страшно, когда он возвышался над ней вовсе не горой.
Он пугал не своим телом и не своей мощью, в существовании которой под его одеждой девушка сильно сомневалась, а взглядом, явно способном убить, и голосом с этими вечно злобно-повелевающими нотками, который яд впрыскивал в организм уже при первом же слове, а потом медленно и верно уничтожал изнутри. Юнги вёлся на её провокации почти открыто, и как раз это смущало больше всего — она в глазах его видела ту самую силу, которой не достаёт ей самой. Он старше, опытнее и явно умнее — Еын уже спустя пару встреч перестала в этом сомневаться, и потому искренне недоумевала, почему они оба, не сговариваясь, продолжают этот театр абсурда, невесть кого пытаясь убедить в том, что у неё ещё есть шанс выбраться, а он ей сделать это позволит.
— Не думаешь, что должна обращаться ко мне формально? — сощурился мужчина абсолютно неприязненно. — «Тыкать» будешь своим дружкам.
— Морали читать будешь своим шлюхам, — тут же хмыкнула Еын в ответ. — К тому же, близкие люди ведь не говорят формально? А ты так лапаешь меня, что я уже совсем перестала сомневаться в нашей близости.
Она правда открыто его провоцировала, действительно пыталась вывести из себя, совершенно не таясь и надеясь увидеть то, чего жаждет так отчаянно. Но тот с упорством осла держал себя в руках и даже в этот раз лишь придвинулся ближе, слегка меняя положение руки на её шее и большим пальцем накрывая пульсирующую жилку, а затем усмехнулся медленно и подозрительно довольно.
— Не поняла ещё, что это бесполезно? — хмыкнул он, вглядываясь в её глаза. — Ты глупая, где не надо, но где надо — соображаешь действительно неплохо. Вот только я тебе не по зубам. Я не выйду из себя и не наделаю ошибок, которые тебе помогут, как бы ты не изгалялась, — Еын сглотнула невольно, потому что вот эта его откровенность пугала похлеще всего остального. — Однако я могу разозлиться, — понизил он голос едва ли не до шёпота, который в ушах вызывал один лишь звон, — а когда я злюсь, бывает больно.
— Ударишь меня? — губы не слушались, и оттого усмешка вышла какой-то слабой и нелепой в своей неправдоподобности. — Или у тебя принципы? Не бьёшь женщин?
— Детей, — поправил её Мин Юнги, а Еын не без радости вцепилась и в это.
— То есть, женщин всё-таки бьёшь?
Затылок снова пронзила острая боль, и ей пришлось проморгаться, чтобы непрошеные слёзы пропали из глаз. Она приоткрыла невольно рот, потому что хватка на шее стала сильнее, и вцепилась короткими ногтями в чужое запястье.
— Я ведь предупреждал, что это бесполезно, — едва ли не прошипел мужчина, кривя лицо в едва сдерживаемом порыве гнева и злости. — Бесполезно, но больно. Не заставляй меня мечтать о твоей смерти.
Еын же бесполезным это не считала — он ведётся. Да, медленнее, чем любой другой, и много сложнее, но — ведётся. А значит обязательно наделает ошибок в порыве раздражения, которые затем возьмут её за руку и выведут из этой передряги. Если, конечно, сам мужчина не сделает этого раньше — ногами вперёд и в злополучном чёрном пакете.
— Напугал ежа голой жопой, — фыркнула Еын, а потом застыла неподвижной куклой в чужих руках, едва только ощутила, как в живот, чуть выше тазовой косточки, упёрлось дуло пистолета, холодом просачиваясь сквозь тонкую ткань майки. Она сглотнула, ощущая, как ускоряет своё биение пульс, и призналась на выдохе: — Хорошо, напугал.
Мужчина ухмыльнулся, не раскрывая губ, а ещё взгляда от её глаз не отвёл, словно бы дожидался, когда она сделает это первой и проиграет в их очередном бессмысленном противостоянии. Еын почувствовала, как излишне медленно, но слишком хорошо ощутимо задвигалось оружие в чужих руках вверх по её телу: как заставило и без того впалый живот от страха втянуться ещё сильнее, как дуло пересчитало рёбра, как остановилось на несколько мгновений на солнечном сплетении, неожиданно смущающе зацепляясь за край бюстгальтера, и как упёрлось в шею под самой челюстью, заставляя голову поднять ещё выше. Юнги выглядел довольным донельзя, под большим пальцем руки отлично ощущая биение её с ума сходящего сердца, смерти боящегося, кажется, больше всего остального вместе взятого. Он не только чувствовал себя хозяином положения — он им и являлся, а Еын готова была хоть прямо сейчас сдать все бразды правления в его руки лично, лишь бы он отпустил её шею, отошёл как минимум на пару-тройку метров и спрятал этот чёртов пистолет. Но Юнги, словно в противовес её мыслям, лишь наклонился ещё ниже, сгибая спину и глазами оказываясь почти на одном с ней уровне, прищурился и пуще прежнего вдавил дуло оружия в кожу, заставляя голову запрокинуть ещё сильнее.
— Назвать тебе единственную причину, по которой ты ещё жива?
Еын сглотнула в очередной раз и облизнула пересохшие от витающего в воздухе напряжения губы, за всеми своими переживаниями не замечая, как Юнги совершенно невольно опустил на них взгляд и сглотнул тоже.