Михаэль встал у самых дверей мотеля. Какое-то пристанище для бедняков, он осмотрел неказистое здание. Вокруг пахло ночью и пожухлой полынью, всё готовилось к поздней осени. Михаэль думал, что догонит их раньше, но по пути ему пришлось постоять в двух пробках, а потом ещё и пропускать сумасшедший «Мерседес», который подрезал остальные машины, из-за чего одна догнала другую, а Полянский чуть не догнал ещё один затор. Проехав чуть дальше, Михаэль заметил, что тот самый «мерс» прижал к обочине старую машину. Полянский только успел разглядеть, как из неё вышли старик и ребёнок.
В этот раз он опоздал везде.
Гораздо хуже он начал работать, ещё важнее для него теперь стали эти часы. Это теперь не просто задание, это дело принципа, цель. А принципам изменяют лишь те, кто проиграл – так думал Полянский.
Он открыл скрипучую дверь мотеля. В нос ударил запах пота, дешёвого пива и сигарет.
– Мест нет, – услышал он от рыжего бородача за стойкой.
– Вы консьерж?
– Нет, мать твою, камердинер, – заржал тот.
С ним заржали ещё двое таких же неопрятных мужчин. Водители – понял Полянский. У них были загорелые руки, у каждого левая, и левая половина лица была морщинистей правой. Полянскому хватало и взгляда, чтобы понять о человеке всё.
– Мне нужен номер, – повторил он.
– Ты что, глухой? – забурлил тот прокуренным горлом, отхаркивая застоялую слизь.
Ещё немного, и плюнут в меня, думал он.
Полянский достал пистолет.
– А если так? – только сказал он, и вот уже лежал на этой самой стойке, придавленный к ней лицом, с руками, вывернутыми за спину, и болью в затылке.
– Ты чего-то не понял, парень? – скрутили его ещё сильней. – Свободно только в сортире! Хочешь, окунём?
Потный здоровяк заржал, и все заржали, у Михаэля треснуло меж лопаток.
Ещё через минуту он уже отряхивал свои брюки от пыли. Его выбросили за дверь как собаку, отобрав перед этим пистолет.
Он всегда знал простую истину – если дело не задалось сначала, то и дальше оно не пойдёт. Это как снежный ком, только из дерьма. Ему бы сейчас сесть в машину, пока её хозяин не пришёл в себя и не добрался до полицейского участка, ему бы сейчас уехать куда подальше, но вместо этого он роется в своём дипломате, выбирая между «вессоном» и «кольтом».
Эта девчонка была совсем близко. В здании было всего пять горящих окон: три на втором и два на третьем этаже. Все уже спали, и только кто-то из постояльцев заселился совсем недавно, готовясь ко сну. Полянский сел за руль и отъехал недалеко. Он оставил машину с другой стороны мотеля, за одной из припаркованных фур, и пошёл к чёрному выходу. Дверь была заперта изнутри. Над ней козырёк из бетона. Полянский встал на один из выпирающих из стены кирпичей, вцепился руками в козырёк и, подтянувшись, вскарабкался на него.
На расстоянии вытянутой руки свисала пожарная лестница – она так ужасно скрипела, что ему пришлось замирать каждый раз, когда скрип под тяжестью его тела становился невыносимо громким. Быть может, никто и не слышал этого ржавого стона, вот только нервы у Михаэля были уже на пределе: он сам не терпел никаких резких звуков, он сам ненавидел заклятую тишину. Его ботинки скользили по лестнице, а эта ржавая пожарная рухлядь ещё ударялась о стену, когда он забирался по ней.
Отряхнувшись от паутины, Михаэль встал в полный рост. Крыша была не покатая, а плоская, словно пол. Полянский давно зарёкся работать по ночам. Многим казалось это время отличным, все спят, никому нет до тебя дела, но это не так, – взламывал он замок чердака, – абсолютно не так. У спящего самый чуткий слух, у ночи самый громкий голос, и если никто не заметит, как ты вломился в дом днём, то ночью тебя засекут как пить дать. На этом и попадаются новички. Нехитрый замок щёлкнул и сразу открылся. Полянский приподнял тяжёлую крышку чердака и посмотрел вниз – небольшая ржавая лестница болталась под ним, уходя неизвестно куда. Там внизу только темень и пустота, ни проблеска света, ни очертаний теней.
Вернусь в город – натравлю на них пожарную службу, думал он, пытаясь развернуться в небольшом чердачном проёме.
Полянский держался крепко, спускался неторопливо, прощупывая, меря ботинком каждый следующий шаг. Когда под ногой уже ничего не осталось, он понял, что лестница кончилась, а до пола ещё далеко. Полянский не знал, куда приземлиться. Он мог переломать себе ноги или расквасить лицо… Или вернуться назад? Но это уже невозможно. Михаэль не отступал никогда. Закрыв глаза и немного себя раскачав, он разжал вспотевшие пальцы и рухнул в гремящую темень. В темноте оказалось ведро и что-то ещё очень шумное, что никак не переставало греметь. Полянский вдруг поднял такой страшный грохот, что сам себе зашипел, себе и тем швабрам, что веером рухнули на пол.