Филиппов имел в виду указания, спущенные в прокурорский надзор из правительства. Коковцов решил поиграть в либерала, а остальные согласились, что теперь уже можно. В девятьсот пятом году власть едва устояла и долго огрызалась. После убийства в собственном кабинете начальника Главного тюремного управления Максимовского Минюст дал негласное распоряжение: закрывать глаза на любые жалобы из мест заключения. Туда попали десятки тысяч человек, особенно много пришло из армии. А Сахалинская каторга уже была закрыта по печальным итогам русско-японской войны. Правительству пришлось спешно создавать новые каторжные тюрьмы в европейской части России. Тюрьмы назвали централами, поскольку они подчинялись не губернаторам, а центральной власти. Их набили бунтовщиками и, желая выжечь смуту каленым железом, ввели в централах бесчеловечный режим. Никогда прежде права арестантов так сильно не нарушались. Люди умирали сотнями, их сажали в карцер, забивали до смерти, морили голодом… Заключенные жаловались в надзор, а тот молчал. Несчастные узники писали на волю, взывали к общественному мнению, требовали думских расследований, но все было бесполезно. Власть давила и давила, словно желая отомстить за пережитый испуг.
29 апреля 1908 года в Екатеринославской тюрьме произошла попытка группового побега. Во время прогулки десятая камера подорвала бомбу под стеной и напала на надзирателей. Камера была особая, из двадцати одного арестанта больше половины имели 279-ю «смертную» статью за терроризм; остальные должны были вот-вот пойти на каторгу. Анархист Нагорный, только что приговоренный судом к виселице, возглавил побег. Но бомбу взорвали неудачно, вся сила взрыва пошла в обратную от стены сторону – во двор. Пролома не получилось, и беглецы оказались в ловушке. Они стали разбегаться по внутренним помещениям, большинство спрятались на кухне. Зачинщики вылезли на крышу. Пришедшие в себя надзиратели озверели – и началась бойня.
Возглавили ее известные своей жестокостью старший надзиратель Белокоз и его помощник Мамай. Начальник тюрьмы Фетисов поощрял карателей. Тюремная стража ходила по этажам и убивала всех подряд: сначала беглецов, а затем и других арестантов, которые и не пытались скрыться. Всего было застрелено тридцать три человека. Лишь спустя несколько часов приехали прокурор с вице-губернатором и остановили расправу. Но жестокость надзирателей получила одобрение властей, и те вошли во вкус. За последующие шесть месяцев, по некоторым оценкам, екатеринославские тюремщики забили до смерти более трехсот человек. Ежедневно политических вызывали в коридор: «Вставай на линию огня!» Беззащитные узники выходили, и тут же на них обрушивался град ударов. Потом их сбрасывали со второго этажа на первый, где добивали уже лежачих, а кончалось все карцером. Попытки передать жалобы на волю ни к чему не привели. Общественность была запугана, пресса придавлена, а прокурорский надзор все знал, но молчал.
В тюрьмах начался ад. Часто стражники сознательно убивали арестантов и получали за это поощрения. Особо жуткие дела творились в Орловском, Новозыбковском, Николаевском централах и в Псковской тюрьме. Политические заключенные гибли безгласно, никто не пытался их защитить. На тюремных кладбищах схоронили тысячи узников, а те, кто выжил, сделались поневоле послушными.
В конце концов власть добилась, чего хотела. Дух вольности был истреблен вместе с вожаками. Из централов просочились-таки страшные подробности новой политики, Дума забеспокоилась, зарубежная пресса подняла крик. Как раз сменился министр внутренних дел, и наверху было решено ослабить репрессии. А заодно подбросить газетчикам пару жертв для разговения. Вот, мол, закон един для всех, мы никого не жалеем, даже статских советников… И Лыков со своим случаем оказался не вовремя и в неудачном месте.
Сыщики быстро договорились между собой. Офицерская взяла на себя следующее: допросить неофициально – поскольку официально этого Филиппову никто не поручал – всех сокамерников умершего Вовки Держивморду. Как именно и в котором часу он умер? В каком виде вернулся с допроса от Лыкова? Звали ли сокамерники надзирателя, когда увидели, что человек кончается? Не было ли чего-то подозрительного в смерти крепкого, прежде абсолютно здорового арестанта? Вдруг там отравление, которое медицина просмотрела? Успел ли Мохов что-то рассказать перед смертью? Как вели себя Кайзеров и Дрига, которых сыщики подозревали как зачинщиков оговора?
Последний вопрос особенно интересовал руководителей ПСП. Филиппов рассуждал так: