Я снова на холодном, будоражаще холодном полу.
Делаю глубокий вдох и засыпаю.
Второе сердце
Крошечный голубокольчатый осьминожек одним укусом гарантирует человеку либо смерть, либо мучительную искусственную вентиляцию легких, пока яд не рассосется и не покинет несчастного.
Когда-то давным-давно один такой осьминожек, отставший от сородичей, больно укусил Христину. Разрывающая её легкие боль долгие годы была устаканена аппаратом искусственной вентиляции, роль которого играли все мыслимые и немыслимые защиты. А потом… потом она просто выработала стойкий иммунитет к яду, а нечто хрупкое и очень важное – только-только зарождающееся – остановилось в развитии и обросло толстой хитиновой оболочкой. Неоплодотворенная яйцеклетка, до которой не добраться даже мне. А потому я просто продолжаю поглощать и прятать внутри себя все, что могу.
Ведь я, по большому счету, совершенно безучастно.
Часть III. Гектокотиль аргонавтов
В какой-то час
В какой-то час следующего дня мне удалось проснуться и сообразить, где я нахожусь. Опять голая, на холодном полу кухни. Абсолютно одна – ни звука вокруг, ни намека на него. Не слышно даже моего дыхания, словно его и нет вовсе. Странное, галлюциногенное ощущение: я здесь, на своей кухне, но и не здесь тоже. Я в своей детской уютной кроватке в обнимку с любимым потрепанным зайцем, и я в машине по пути в гости к двоюродной сестре, и я щурюсь на летнем солнце, и я безуспешно пытаюсь сковырнуть с головы все лишнее, прячась за полками с консервами, и я смотрю, как опускается потолок до уровня поднятой из горизонтального положения руки. Я больше не смогу встать. И даже сесть не смогу. Не увижу, как напуганная резким окриком ворона взлетит на верхушку дерева. Как играют во дворе дети. Как продолжают взрываться новогодние петарды.
Я звала Левкроту, пока не засвербило в пересохшем горле, но ни одного звука изо рта так и не вылетело, как будто кто-то отключил внутри меня две важные, жизненно необходимые функции: слышать и говорить. Совсем как тогда, когда я могла лишь смотреть и ощущать.
Если закрыть глаза, можно заново открыть для себя все, что еще осталось на кухне.
Линолеум на полу пыльный и липкий, тут и там проскальзывают песчинки – это влажная от пота мужская кожа, на которую налип пляжный песок. Пожелтевшие обои – это газета, придавленная тяжелой сумкой. Легкий ветерок треплет выбивающиеся страницы и выхватывает отдельные слова, отпечатанные темно-серым: «хватит», «прекрати», «остановись».
Хватит, прекрати, остановись!
Трещины побелки на стене – это разрывы слизистой и глубокие царапины от неровно постриженных ногтей. Колючая метла в углу, наполовину вросшая в стену – это мои спутанные волосы, собравшие на себя так много песка, мусора и влаги, что я срезала их на следующий день под самый корень.
Хватит, прекрати, остановись!
В какой-то час
Справедливости ради, А. почти не насиловал меня неуемным фантазированием. Не могу сказать, что мне это помогало, но и не вредило, по крайней мере.
Просто для меня все эти разговоры – они вообще ни о чем. Пятьдесят минут благополучно заканчиваются, и жизнь возвращается на круги своя. В реальной жизни от разговоров стены не перестают вибрировать, а голос не прорывается через плотную и упругую мембрану, облепившую связки. Просто данность. Данность. Данностьданностьданность.
Да и бог с ними, с разговорами. А., он как фанатичный пролайфер, мечтающий осчастливить женщин всего мира чудом новой жизни.
– Мы вместе пройдем с вами через проживание горя, через оплакивание случившегося.
Вранье.
Никто никуда ни с кем не пойдет. Никто не залезет в мою кожу и не снимет её, как тесный комбинезон, подавая мне правильный пример. Никто не возьмет меня за руку, пока я лежу в луже ледяной мочи, глядя на потолок – он опустился уже так низко, что наэлектризованные волосы встают дыбом и липнут к нему. Каждое движение головы сопровождается треском рвущихся волосков. Каждый выдох отпечатывается влажным пятном, таким же желтым, как загаженный пол.
– Вы сами решите, когда двигаться дальше.
Вранье.
А. оплодотворил замурованную яйцеклетку, и теперь жутковатый эмбрион начал расти и готовиться к рождению. И аборт делать уже слишком поздно, да никто и не возьмется. Отсроченная беременность после так и не оставшегося в прошлом изнасилования, после так и не полученного от самой себя прощения, после так и не случившегося доверия с другим человеком. Потому что все это – вранье.
Он говорит:
– Что вы чувствуете?