Внезапно вернулся ночной гул. Христина вспомнила, как заснула под монотонное мычание неизвестной природы – настойчивое, но гладкое и стройное, как замысловатая колыбельная. Пол мелко-мелко задрожал, словно под ним прокатилась волна чего-то мощного и объемного, тяжелого и стремительного. Если бы это было море, Христина подумала бы, что мимо неё пронесся косяк рыб. А под полом? Гул перемещался из одного угла комнаты в другой, и в какой-то момент девушка разобрала отдельные его звуки. Это была смесь жужжания и скрипа, разбавленного тихим шелестом. Где-то внизу, в метре или двух от неё роились мухи и ползали жуки, она очень ясно поняла это. Поняла, но не испугалась.
День тому назад Христина получила интересный заказ. Ей – как иллюстратору – поручили подготовить познавательную книгу о насекомых. Нужно было нарисовать с полсотни подробных, почти анатомических картинок тлей, саранчи, цикад, ос, светлячков и бабочек. Весь микромир, который обычно прячется за порогом дома. Христина принесла из библиотеки огромные иллюстрированные каталоги и все свободное время (то есть, в принципе все свое время) разглядывала схемы и читала пояснения. В первую ночь ей снилась моль, облепившая старый отцовский шкаф. А сегодня – гул. И огромная черная муха, притаившаяся где-то в комнате.
Пятый день
Гул роя мух под ногами поглотил все звуки. Христина лежала на полу, прислонившись левым ухом к самой большой щели, и слушала нестройный хор тысячи голосов, пока не заснула там же – на голых досках.
Шестой день
Приходил отец. Как и много лет назад, он каждый раз надевал на улицу шляпу, галстук и тяжелые ботинки, вопреки сезону и ситуации. Его бесформенная, ковыляющая фигура резко выделялась на фоне солнечной улицы. Христина курила на углу дома, отмахиваясь от мошкары, заполняющей теплое марево горизонта. Сюда – на улицу – разговоры насекомых, поселившихся в квартире, не доносились, но девушка физически ощущала их близость, словно они ходили за ней по пятам. Твари эти преследовали её каждую секунду, от них не было спасу. Христина чистила зубы, мыла картошку, крошила огурцы, рисовала стилусом на новеньком планшете, пыталась читать и смотреть кино, спала в полглаза, дышала. И все эти действия, все мысли, и все секунды сопровождались гулом, с которым можно было бы породниться, не будь он таким бесконечным и оттого особенно болезненным для девушки. Она любила тишину, ценила только звук собственных мыслей или диалоги героев на экране телевизора. Все инородное, громкое, раздражающее выбивало из колеи.
Когда Христина была совсем маленькой, отец сутками напролет орал. Он орал, читая Библию. Орал, когда нужно было, чтобы мать приготовила обед или постирала рубашку. Орал, когда запирал Христину в шкафу, испытывая её веру и выносливость лицом к лицу с соглядатаями диавола, обжившими этот старый, никому не нужный шкаф, ютившийся в кладовке.
Сейчас отец уже не орал. Он почти перестал говорить после продолжительной болезни, а если и открывал рот – из него просачивались лишь стоны и скрипы, подобные звуку сталкивающихся твердыми брюшками жуков. Отец молчал. Молчала и дочь. Обычно они сидели минут двадцать во дворе, Христина курила, а он зыркал из-под кустистых бровей. Потом пили чай на кухне, ели пирог, который она готовила для приличия. Пирог всегда был или жестким, как подметка, или безнадежно сырым. Для приличий – самое то.
Ритуал семейных встреч соблюдался неукоснительно. Пару раз знакомые Христины, подозревающие о случившемся тогда, двенадцать лет назад, недоуменно спрашивали – ну, зачем ей все это? Ответа не было. Привычка, приступ мазохизма, долг или страх. Какая, собственно, разница? Отец приходил раз в месяц. Никогда не опаздывал. И ни разу не извинился.
Доедая пирог, Христина попросила прощения за шум. Сказала, что виноваты ремонтники. Разворошили мушиной гнездо, которое разродилось потомством и теперь не давало ей покоя своей болтовней. Отец глянул на неё, как на юродивую, и, конечно, промолчал. «Вот и поговорили», – подумала Христина, опуская тарелки в раковину.
Из отверстия слива выползла муха, еще совсем маленькая, но уже назойливая. Она долго изучала сладкую тарелку со следами карамели, пока Христина изучала её саму. Наклонившись, насколько это было возможно, она попыталась разглядеть морду мухи, её блестящие окуляры-глаза – и не смогла.