– Я прошу, – подчеркивает паук – ты тут не при чем.
Христина отнимает руки от мокрых щек и смотрит с надеждой на лицо, где несколько пар человеческих глаз соседствуют с одинокой парой паучьих.
– Я прошу, – говорит паук.
– Я люблю тебя, – шепчет Христина – люблю тебя.
Подбирает нож и… не может. Хочет – так отчаянно, так безнадежно! Колотит паука в грудь кулаками, обнимает его, целует. Пытается впитать хоть каплю этой незримой любви, которая бьется на кончике языка и никак не находит выхода. Где-то совсем рядом маршируют стрелки часов, истекая нарастающим возбуждением, еле сдерживая короткие сонные вздохи. Электрическим зарядом пронеслось мгновение длиною в вечность. Все меньше времени остается на двоих, и это знание разрывает Христину на части. Можно кричать, можно снова плакать, можно убить и его, и себя – умереть не так уж и страшно. Но тишина, рано или поздно, вернется. Вернется и проглотит, где бы Христина ни пряталась.
– Я прошу, – говорит паук.
Она бьет его ножом в грудь и успевает заметить краем глаза, как тают шляпа и ботинки, галстук и благодарные глаза.
– Там еще один остался, – сказал отец. Нет, это сказал паук, прежде чем его смыло напором душа в трубу.
Молоко нежности свернулось на углях её памяти.
Нет, другое…
Когда все было кончено, Христина заставила себя пригладить волосы, одеться и натянуть кеды. Вышла во двор, искрящий теплыми лучами заходящего солнца. Никого не было видно, а самое главное – никого не было слышно. Радостно. Воздух обволакивает, успокаивает. Христина встала на обычное место – на углу дома, за кустами блестящей зелени – и закурила. Сквозь листья тянулась полупрозрачная кружевная канитель паутины. Одинокой, брошенной. И оттого особенно красивой. Девушка погрузила ладонь в самое сердце паутины, которая тут же наслоилась на пальцы, как перчатка. Она поднесла руку к лицу и осторожно слизнула немного липких нитей. Никакого вкуса. Тогда она коснулась языком темного пятна на бугорке под большим пальцем. Несколько минут назад на этом месте лежало распластанное тельце комара, что изводил её ночами. Вот и все.
Сейчас он покоится на подоконник в спальне, подрагивая единственной целой лапкой. Умирая. Остальные Христина обрезала под корень маникюрными ножницами.
Двадцать первый день
Все хотят знать больше, чем могут переварить. Правда, которой не хватит места внутри, покроется со временем гнильцой и личинками – они полезут наружу и распугают окружающих.
– Что же сучилось? – спрашивал плюгавый мужичок-психолог детского реабилитационного центра.
Христина сказала тогда: «Терпением вашим спасайте души ваши».
– Ты можешь все рассказать нам, мы защитим тебя, – вкрадчиво вторила дама в зеленом платье, заполняя попутно документы.
Христина сказала: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное».
И мужичок, и дама быстро махнули на неё рукой. Следов побоев нет, по женской части все в порядке, хотя и не девственница. Худа, но до измождения далеко. Обычное дитя фанатика.
– Люби меня, как я люблю тебя, – прокаркал на прощание отец.
Он стоял в подвале и смотрел сквозь пелену слез, как приставы выносят старый шкаф. Трухлявая дверца дернулась и повисла на хлипких петлях. Тогда один ладный парень в спецовке сорвал её и бросил, чтобы не мешала на ходу.
Пахнуло могильной сыростью, а удар рыхлого дерева об пол был подобен колоколу, отпевающему детство Христины.
Люби меня, как я люблю тебя.
От утренней емкости времени ничего не осталось. Постель обратилась пародией постели.
Лето вдруг кончилось. И кончилось так же, как началось – взбрыкнуло копытами, махнуло хвостом и скрылось в дорожной пыли. Еще вчера футболка превращалась в мокрую тряпку, стоило только высунуть нос на улицу, а сегодня ветер раскачивает деревья, словно пытается надломить их и свалить в кучу на обочине. Промозгло, серо. Христина мерзнет в своей куцей желтой толстовочке. Вся остальная одежда где-то лежит и ждет своего часа, но она об этом не думает.
Вчера что-то случилось. Христина помнит только, как выходила на улицу курить, а потом, уже поздним вечером, делала уборку. Она словно очнулась от какого-то сна и заметила, наконец, что дом похож на одну большую свалку. До утра, при свете настольной лампы, включив фоном какое-то телевизионное шоу, Христина стирала вещи, мыла посуду и пол, двигала на место мебель. Принесла из подвала пенопласт и аккуратно – как смогла – заполнила дыру в полу, накинув сверху половичок. Совсем другое дело.
Спать на диване она побоялась. От него так сильно пахло химикатами, что голова начинала кружиться уже через пару минут. Пришлось обернуть старое лежбище полиэтиленом и снова свернуться клубочком в кресле.