В записке Лу значилось: «Ты улыбаешься, потому что все хорошо».
Первая сцена по плану – лягушата. Самые обычные. Гладкие, маленькие, испуганные. С ними нужно немного поиграть, пока партнер ласкает твои гениталии. По сценарию, он должен делать это очень-очень нежно, не обращая внимания на скачущих вокруг лягушат. Руками, языком… Как угодно. Больше спонтанности, больше импровизации! И больше сигарет.
Я пыталась слушать Delerium, но тепло и уют мелодии никак не хотели потеснить лягушат, которые в моем воображении росли и множились, толкая напуганного партнера, который еще секунд десять назад был языком внутри меня. Включила Aphex Twin, прогнала морок. Упругий перестук «Tha» перекликался с сердечным ритмом, словно между наушником и мышцей пролегла тонкая цепь. И-два-три-четыре. Вступление со второго счета? Синкопа? Я мало что в этом понимаю, хотя и училась игре на пианино долгих семь лет.
И-два-три-четыре.
И-два-три-четыре.
Быстро собрать сумку: белье, гипоаллергенный лубрикант, толстый спортивный костюм для перерывов, телефон, деньги на такси. Все, что необходимо для съемок, предоставляет заказчик, но всегда приятно подстраховаться. Нашла еще одну записку Лу, которая гласила: «Я улыбаюсь, потому что вижу тебя».
И-два-три-четыре.
Подойти к Лу, легонько коснуться уже накрашенными губами плеча. Лу спит и, быть может, видит сны. Пусть они будут теплыми и уютными настолько, насколько это возможно.
И-два-три-четыре.
Добежать до соседней улицы, выкурить еще одну сигарету и найти того парня в желтой бейсболке, который отвезет куда и когда угодно без лишних вопросов.
И-два-три-четыре.
Сегодня на студии пустынно и тихо. Меня встретила помощница Самого-Главного-Режиссера. Проверила сумку на предмет нежелательного, вроде камеры или алкоголя. Предложила пройти в гримерку, познакомиться с новым другом и принять душ.
И-два-три-четыре.
Наушники в последний раз кольнули упругим звуком.
Мой партнер Л. стоял перед зеркалом в одним трусах и делал упражнение для пресса: втягивал под ребра живот, задерживал дыхание и пялился выпученными глазами в пустоту. Должно быть, он каждый день эпилировал себя с ног до головы – кожа гладкая, как крышка пианино.
– Привет.
– Привет.
– А я тебя знаю.
– Откуда?
– Фильмы смотрел.
Л. улыбнулся. Несмотря на полироль и дурацкое упражнение, улыбка спокойная и добрая. Ни следа манерной сучки.
– Ты готов?
– Вполне. Воск или бритва?
– Что, прости?
– Я говорю: воск или бритва? От щетины у меня губы краснеют.
– Бритва. Ничего?
Л. замер на долю секунды перед зеркалом, прощупывая на боку едва заметную складочку.
– Да, пойдет. Ничего страшного. Душ?
Я ощущала себя новичком в первый рабочий день. Когда в теории ты вроде бы понимаешь, как все устроено и что нужно делать, но на практике постоянно спотыкаешься, смущенно оглядываешься по сторонам и мечтаешь провалиться в тартарары.
– Сколько есть времени?
Л. натянул футболку и штаны.
– Начинаем где-то через час. На площадке лучше быть минут через двадцать.
Проходя мимо, Л. коснулся пальцами моих волос и сказал:
– Чудесный цвет. Ты похожа на Розамунд Пайк в «Исчезнувшей». Надеюсь, не станешь меня подставлять также, как она своего ленивого глупого мужа.
Еще одна спокойная и добрая улыбка.
– А вот ногти совсем не в тему. Только без обид.
Я по привычке делала один и тот же маникюр: длинные, чуть заостренные коготки с красным глянцевым лаком. Да, типично для шлюшки, зато отработанно до автоматизма.
Двадцать минут? Пожалуй, успею.
После холодного душа я срезала все лишнее, смыла лак и оставила неприлично голые руки. Масло для тела и увлажняющий крем для лица под макияж. Размять ноги, сделать пару упражнения на растяжку. Можно идти.
Специальная машина гоняла в павильоне нагретый воздух. Всего пять человек на безразмерный ангар: девочка-визажист, оператор, режиссер, два ассистента. И Л., конечно, с которым мы сами по себе.
На столе под лампой у дальней стены – аквариум, полный лягушек. Вряд ли кто-то из съемочной команды был знаком с правилами размещения земноводных, потому как лягушки скакали друг через друга, живым ковром покрывая дно. Тыкались лапками в глаза, ластились к прозрачным стенкам. Под столом – коробка с плотно закрытой крышкой.
– Там еще лягушки, – сказал Л. – только уже не настоящие, из силикона или типа того.
Девочка-визажист помогла ему опудрить лицо, чтобы кожа не лоснилась в свете ярких ламп. Потом занялась моим лицом, а заодно прошлась пуховкой по шее и ложбинке между грудей. Мы разделись до нижнего белья, выслушали указания режиссера и вышли в центр павильона, где в кольце из осветительных приборов, микрофонов, проводов и мигающих лампочек лежал пушистый белый ковер, слишком белый, ослепительно белый.