Лу, воскресным утром
Однажды я застал Луви за разрезанием детских фотографий. Она сидела за столом, где мы обычно сваливаем в беспорядке важный, но неинтересный бумажный хлам. При ней были ножницы, стопка фотографий и целлофановый пакет для изрезанной фотобумаги. Весь этот процесс был похож на медитацию. Или на изощренную компульсию. Можно было подумать, что она режет не фотографии, а собственную кожу. У меня появилась фантазия, словно вся комната залита кровью Луви, но она не замечает и продолжает, продолжает, продолжает…
После ссоры с родителями Луви ни разу не поднимала эту тему. Ни разу. Она могла, нисколько не смущаясь, выложить всему миру самые интимные подробности своего бытия, но разочаровавшиеся ма и па всегда оставались где-то глубоко внутри. Два гниющих трупа под полом дома – скребут «крышу» самодельной могилы почерневшими когтями. Луви прибивала сверху все новые и новые доски, тщательно замазывала все щели. Если её и преследовал трупный запах, я об этом ничего не знал. Все это было далеко вне моей компетенции; и партнерской, и даже человеческой. Я видел каждый потаенный кусочек её тела из тех, что доступны глазу, но по-настоящему внутрь она меня никогда не пускала.
Оказывается, она хранила целую коробку детских фотографий и семейных снимков. Луви верхом на пони, вот-вот заплачет. Луви с голой попой и огромным красным яблоком в маленьких ручонках. Луви в обнимку с веселой и до невозможности лохматой псиной… Мама и папа Луви – моложавые и счастливые.
Чаще всего человек думает, будто бы жизнь есть нечто масштабное и неподъемное. Это океанская волна, сметающая на своем пути спичечные коробки, называемые домом. То, для чего годятся лишь сложносочиненные пафосные конструкции и латинские крылатые выражения. Но жизнь, по большому счету, это частности. Шоколадные разводы вокруг губ маленькой девочки и платье её мамы, давно вышедшее из моды. Морщинка, которая прокладывает себе путь через толстый слой омолаживающего крема и десятилетия воспоминаний, расчлененные на крошечные квадраты в коробке из-под обуви.
Луви не хотела, чтобы я видел нечто подобное. Покидала тут же все необходимое в эту свою коробку и ушла в ванную комнату, хмуря брови. Я нашел на столе несколько жестких кусочков разных фотографий и зачем-то сохранил их в бумажнике. На том месте, где у приличных людей хранятся кредитки и банковские карты.
Все утро воскресения я сидел у пустого гинекологического кресла и рассматривал кусочки, пытаясь додумать общую картинку. Больше от скуки, чем по необходимости. Примерно так же выглядит наша не совсем семейная жизнь: обрывки общего, клочки частного и слишком много не проговорённого. Но это наша не совсем семейная жизнь, какой бы жалкой она кому-то не показалась. Даже если периодически этот кто-то – я сам.
Чуть позже вышел в коридор и стоял в двери какой-то студии, почти не дыша – наблюдал за парочкой, что резвилась на ярко-оранжевом ковре из чего-то живого и совсем для любовных игр не предназначенного. Ассистентка изредка размахивала руками, показывая актерам, что и как нужно продемонстрировать в нужный момент времени, но те совсем растворились друг в друге, переплетаясь, словно гигантские каракатицы на морском дне.
Луви, воскресным днем
– Ты плохо выглядишь, – это сказал Л., потягивая холодный зеленый коктейль.
– Выпей чашку чая и энергетик, – это сказал кто-то еще.
– Тебе бы чего-нибудь стимулирующего. Хочешь пару колес? – это сказал вообще непонятно кто. А может, мне просто показалось.
Хотелось снять с себя пропитанную потом кожу, эту мокрую после часовой пробежки толстовку. Легкий, но навязчивый запах кислого молока преследовал даже в душе, где я стояла, упершись лбом в прохладный кафель, пока не забыла кто я, где и зачем.
– Остались только рыбы, – напомнил Л.
Ему все нипочем. Пробежался вокруг квартала, притащил целый мешок вкусностей, освежился и засел с ноутбуком и едой в коридоре, сложив ноги по-турецки. Весь такой сильный, здоровый, пышущий позитивом… Преуспевающий тренер личной эффективности, устроивший себе внеплановый ланч. Или фитнес-тренер на кофе-брейке. А я скорее мать-одиночка и по совместительству официантка в забегаловке, отпахавшая две ночные смены подряд.
Я стащила у Л. пакетик сухого печенья и бродила, неприкаянная, пока не прошла тошнота. Духота подступала со всех сторон, как ватное одеяло. И жарко, и жалко отбрасывать. И муторно, и тревожно. И хочется, чтобы этот день побыстрее подошел к концу. Он похож на задеревеневшую ногу. Сначала ты сидишь на ней битый час, пока она не потеряет всякую чувствительность, а потом скачешь по комнате, проклиная все на свете, и пищишь, будто лабораторная мышь в самый разгар эксперимента. «Я слишком стар для этого дерьма» (с). Не стоило мне соглашаться. Нужно было печь пироги, рисовать разноцветные эскизы кексов и составлять бизнес-план мини-кондитерской. Еще эти рыбы…