Эти рыбы – маленькие красные пластинки чешуи, слизи и потрохов – напоминают о чем-то неуловимом, из далекого детства. Возможно, о старом пруду в деревне, куда мы с местными ребятами прыгали на спор, ощущая босыми ногами ледяной скользкий ил, кружева прелых водорослей и неведомую живность, что просачивается меж пальцев. Или городские улицы после грозы. Чем ближе к окраинам, тем больше под ногами копошащихся в грязи червей и раздавленных улиток, наполовину склеванных птицами. Эти рыбы… Меня вывернуло наизнанку меньше, чем за пятнадцать минут до начала съемок. Из-за этих самых рыб.
И вот я снова лодка, покачивающаяся на ленивых волнах. Л. мог быть кем угодно – кем ему скажут. Пожалуй, мы даже могли бы подружиться. И его член, побывавший в каждом естественном отверстии моего тела, совершенно тому не помеха. Большие мальчики и девочки умеют разделять работу и личную жизнь. А что бы сказал по этому поводу Лу? Но Лу здесь нет. Команда напряженно работает, Л. меня трахает, я мастерски изображаю струйные оргазмы, а в дверях павильона стоит рабочий студии, наблюдая за нами. Интересно, кто-нибудь из них ощущает эрекцию? Л. не в счет. Его дозами Виагры можно накормить небольшую компанию стареющих ловеласов в поисках приключений.
Л. целовал мою шею очень нежно, очень реалистично – не отличишь. Но жену он целует иначе, не сомневаюсь. Он мог бы сделать неплохую карьеру, как я уже ему говорила. Мое настроение так переменчиво! Сначала он раздражал меня. Теперь я завидую. Мой новый сосед из двери напротив, чья жизнь далека и требует домысливания, тем и привлекательна.
Л. целовал мою шею очень нежно, но также не забывал играть: он сильный и грубый самец, а я просто покорная самка. Лу и я, у нас все с точностью до наоборот – я доминирую, даже если привязана к кровати, лежу с завязанными глазами и стараюсь угадать следующее движение. А Лу пытается на ощупь разрушить заброшенный дом. Иногда его отбойный молоток с треском крушит хрупкую стену, орошая траву брызгами поломанной штукатурки, но чаще просто бьет по воздуху и снова, и снова, и снова ищет точку опоры. И все же эти беспорядочные метания бесконечно прекрасны. Их любишь, как любил бы своего несимпатичного ребенка. Просто за то, что он есть.
Я старалась думать о Лу и детях, но не о рыбах, скользящих по коже, задевающих плавниками и острой кромкой хвостов наэлектризованные волоски, готовые вспыхнуть от напряжения и нестерпимого жара студийных ламп. Сдерживая тошноту, я глубоко и шумно дышала, маскируя боль наскоро слепленной имитацией удовольствия. А рыбки все скользили, рисуя на теле узоры – огромные тропические цветы на животе, замысловато переплетенные ветки на груди и восьмерки бесконечности на внутренней поверхности бедер…
Боль, сдавливая тисками корзинку внутренних органов, застала как раз в тот момент, когда я мысленно перебирала последние записки Лу:
«Сегодня = удача».
«Сегодня твой лучший день».
«Ты улыбаешься, потому что все хорошо».
«Я улыбаюсь, потому что вижу тебя».
«Сегодня тебе повезет. Или завтра?».
Губы липкие, и пахнут рыбой. Руки перепачканы чем-то бесцветным, чем-то липким. Мои руки – это реки, которые давно не очищали от мусора. Последний рабочий день почти подошел к концу. Совсем скоро я смогу уплыть в чистое, далекое чистое море.
Когда Луви вошла в кабинет, первое, что бросилось в глаза – глубокая морщинка на переносице. Как след от невидимого циркуля или шрам после удара молнии. Она выжила, но несет на себе напоминание о случившемся. Та самая морщинка, что каждое утро старательно маскируется слоем косметики, и появляется лишь в пасмурные выходные, когда не нужно вылезать ни из пижамы, ни из квартиры.
Сначала в кабинет вошла та самая морщинка, а потом уже все остальное – удивленные глаза, бледный лоб и укутанные легкой шалью плечи. Она смотрела на меня, а я на неё. Пауки замерли, потом и вовсе разбежались. Кабинет на долю мгновения опустел и как будто даже обесточился, обескровился, обессмертился. Воздух и свет, стены и потолок, пространство и время. Все исчезло куда-то, словно и не было никогда. Но потом Луви выдохнула, и реальность, закрутив водоворотом, вернулась на место. С грохотом устаканились по местам стены и потолок, отмерли часы и законы физики, резануло по глазам светом и подхватило воздушным потоком.