Луви сказала:
– У меня кровит. Сначала немного, но сейчас все сильнее.
Я сказал:
– Ложись на кресло.
Луви и Лу в этом вроде как гинекологическом кабинете выглядели неуместно. Луви хмурилась, ложась, а Лу с тревогой смотрел, как тонкая голубая пеленка пропитывается кровью.
Лу пришлось сказать ей, что случился выкидыш. Срок маленький, все быстро придет в норму, если полежать несколько дней в постели. Он позаботится о том, чтобы она ни в чем не нуждалась. Потому что этот маленький сгусток крови, лежащий на полу у его ног – он важнее и ценнее любых обручальных колец и свадебных тортов, которых еще даже в планах нет.
Луви тихонько вздохнула и замерла. Лу положил руку на окровавленное сердечко, что билось быстро и жалобно, выталкивая наружу кровь и остатки неудавшейся жизни. Не в пример настоящему сердцу, оно напоминало скорее испуганного воробья, нежели мирно постукивающий двигатель.
Между ними в этот момент было столько нежности, тепла и сопереживания, сколько порой не появляется между людьми и за целую жизнь.
– Ты знала?
– Знай я, разве была бы здесь?
– Ты хотела?..
– Да, навсегда.
– Чтобы мы?
– Именно.
Что-то упало Лу на ладонь, прижатую к теплым половым губам милой Луви. Он поднял руку – маленькая красная рыбка смотрела в пустоту прозрачными бусинами глаз.
Внутри
Рассказ о любви к себе
Тик-так, тик-так,
Кто проснется – тот дурак.
Я ужасно не люблю тиканье часов. Этот звук пугает меня и вводит в ступор. Как доморощенный гипноз – я разбита, зла и в измененном состоянии сознания. Тиканье часов хорошо для мертвых – время ничего не значит, поэтому вслушиваться, как текут часы и минуты, вовсе не обязательно. Можно спать под пуховой периной земли или воды, видеть сны об огнях и черных кронах ночных деревьев, но не думать о часах, нет, только не о них. Можно играть мертвыми руками невидимые ноты на крышке разбитых карманных часов, перебирать пальцами стрелки, но слушать – табу. Часы должны стать такими же мертвыми, как люди, чтобы перестать пугать еще живых. Любой час – это -60 минут у жизни и +60 минут к смерти. А тиканье – это как циферблат, на котором обозначено все то, что тебе еще осталось. Я ужасно не люблю тиканье часов. И часы не люблю. И никогда не ношу. Мне было 16, я похоронила одни, а теперь они снятся мне в отвратительных зудящих снах.
06.30, удивление.
Утро всегда наступает неожиданно. Оно наваливается на тебя сверху, как машина с цементом, заливая тяжелой серой смесью. Еще минуту назад я сладко спала в объятиях какого-то темноволосого мужчины с татуировкой на шее – он положил мне руку на живот и настойчиво прижал к кровати, чтобы я не сбежала из сна. Чтобы не утонула в ежедневном месиве голубых жил утреннего света, разбегающихся по полу и тусклым бежевым обоям на стене.
Меня разбудили часы. Неясный мерный звук, который доносился с потолка, как легкий стук молотка по паркету. Я лежала на смятой постели и пыталась понять, кому пришло в голову ставить часы у меня над головой. Да и что это за механизм такой, если его слышно даже в квартире этажом ниже, через толстый слой досок и краски?
На потолке расплывалась кружевными узорами декоративная лепнина. Но в моем доме никогда не было ничего подобного, как и прозрачных занавесок, синего постельного белья и бледно-желтых стен, увешанных смазанными фотографиями. Ни на одной из них невозможно рассмотреть лица, словно картинки стерли большим грязно-серым ластиком, оставив разноцветные полосы и мутные очертания.
В квартире светло и тихо, свет из окна медленно пробирается сквозь шуршащий ворох тюля, ложится на пол и мои голые ноги круглыми пятнами, ползет вверх и замирает в углах. Одна стена полностью залита солнцем, как глазурью, и нервно вздрагивает всякий раз, когда чьи-то неведомые часы отбивают новое мгновение.
– Ты будешь завтракать или нет? – звонкий голос появился из пустоты, которая заполняла мир за дверями комнаты. Один вопрос – и толстое брюхо неопределенной тишины вспорото инородным телом. Полуголым, в одних спортивных трусиках, с копной пушистых темных волос. Глаза смеются, но лоб нахмурен. Следы красной помады в уголках губ и на кончике переднего зуба – маленькое пронзительное пятнышко несовершенства. Девушка держала в руках белую кофейную чашку и тарелку с дольками очищенного яблока. Она просто стояла в дверном проеме и неопределенно – то ли ехидно, то ли рассерженно – смотрела на меня.
– Будешь завтракать?
Я закрыла глаза, и мне подумалось на секунду, что я просто спятила, как в том фильме про девочку из психиатрической клиники. Ну, правда же, я совсем не понимаю, что происходит. Почему я не в своей постели? Может быть, я просто выпила вчера лишнего или поддалась на уговоры, попробовав кислоту. Не знаю.