– Нет, – мне было бы намного проще понимать девушку, услышь я в её голосе удовлетворение или ехидство. Но она не насмехалась, не издевалась и уже почти не играла.
– Что еще? Ну же, помоги мне!
– Ничего. Пустыми разговорами ты не выбьешь себе немного рассудка, это я знаю наверняка.
Она опустила палец в горку с мороженым и задумчиво оглядела сливочное пятно.
– Тебе не кажется иррациональным бар или странным замерзшее молоко с сахаром. Но ты видишь угрозу в том, что не способна понять. Почему так? Потому что ты сопротивляешься. А от тебя на самом деле ничего не зависит, пойми ты это. Хуже ты делаешь только самой себе.
Девушка стряхнула мороженое на пол и вытерла палец салфеткой. Пористые доски пола впитали десерт так жадно, что мне захотелось спрятать ноги и не прикасаться больше к паркету. Девушка отмахнулась, уловив запах страха.
– Не обращай внимание. Ты лучше подумай вот о чем: что ты будешь делать, если так и не сможешь объяснить происходящее?
Она наклонилась через стол прямо к моему лицу и повторила, обжигая горячим дыханием:
– Если не сможешь объяснить происходящее…
Огромные ковши её невозможных глаз поглотили бар, недопитый кофе, мои страхи и музыку за стойкой, вобрав в себя невозможный же мир:
– …что ты будешь делать?
18.00, депрессия.
Небо, словно пластилин, размазали где-то над мостом. Фиолетовые бугры накатывали друг на друга, как волны, сталкиваясь и роняя звезды, которые охапками сыпались в реку и с тихим плеском исчезали в её чернеющей пасти. Вечер, подобно утру, взял нахрапом – повернул рубильник, и город нырнул в темноту. Фонари на мосту тускло высвечивали бродяг, но под мостом было темно, как в погребе. По дороге из теплой утробы кафе мы мелко дрожали на ветру, придерживая руками развевающиеся юбки. Они были не только нашими парусами, но и флагами надвигающейся капитуляции.
Присели на старый матрас. Он пах травой. Лежал в стороне ото всего прочего, не касаясь помойных куч, и отчаянно благоухал.
Она заговорила:
– Больше всего я люблю пересменок с часу ночи до трех. Время, когда люди прячутся в своих домах, машинах, гаражах. Я выхожу на улицу и слушаю все, что успеваю поймать в ночном воздухе. Мне кажется, что тишина в это время – первозданная. Я смотрю в окна, некоторые из них подмигивают мне оранжевым светом, и я чувствую, как нас много – разных, странных, обычных. У каждого своя собственная история, которая – будто кусочек пазла – становится частью огромной картины. Я думаю о том, как замечательно было бы собрать картотеку из всего, что есть в этих окнах, а потом поджечь и согреть теплом костра историй озябшие руки. Это чудо, и я всегда улыбаюсь, когда гуляю ночами, вспоминая свою маленькую глупую фантазию.
Она смотрела в небо с надеждой, не замечая ни холодного ветра, ни меня, ни города. Она дышала в унисон с миром, которого, возможно, и не существует вовсе. А я готова была отдать все, что угодно, лишь бы только не дышать.
Боль, захватившая тело, была похожа на оргазм. Она пульсировала в такт часам на запястье, цепко обхватив жадными пальцами нервные узлы. У боли не было ни цели, ни причины. Она пришла, как дождь – не спрашивая, нуждаются ли в ней. Капли её упали за ворот платья, на носки туфель, на ладони, запутались в волосах. Было в этом что-то мучительно прекрасное, как в преддверии сексуальной разрядки, когда кожа натерта до красноты и так хочется сомкнуть бедра, чтобы прекратить это, но продолжаешь терпеть, зная, какой умиротворенной будет концовка.
Самое болезненное – это невозможность выплакаться. Только со слезами может прийти покой, но слез нет. Они собрались комком под грудью, образовав жесткую опухоль, которая никак не может размягчиться и увлажнить глаза. И с каждой минутой это образование приносит все больше боли, отчего твои руки и ноги начинает ломать, будто ты наркоман перед уколом. Запястья, как резиновые, крутит и сворачивает набок. Плечи тянутся к мочкам ушей, и спина становится похожа на ощетинившегося ежа. Уйти некуда. И нигде не свернуться в клубок, пережидая бурю. Остается только терпеть или – прятаться на дне реки, подобно звездам.
Одна большая бесконечная тоска. Ей нет ни конца, ни края. Если человек на 99,999 состоит из пустоты, то моя пустота целиком и полностью заполнена тоской и отчуждением. Мои силы – они на исходе. На грани. Они вот-вот лопнут, как туго натянутые струны, по которым слишком долго скрипели ржавым смычком.
Если представить, что ум – это парапет над пропастью, то я только что спрыгнула вниз, не глядя, что меня ожидает на дне.
Спутница моя оборвала свои мысли на полуслове и посмотрела так нежно и жалостливо, что я на долю секунды забыла про свою боль и дала телу передышку. И этот момент, когда все мышцы расслабились, перехватив глоток свежего воздуха, стал самым сладким и томительным за долгий, долгий день, который никак не хотел подходить к концу.